Мертвое озеро
Шрифт:
Прибыв в город NNN, Аня дебютировала на тамошнем театре под тем же именем девицы Любской, которое приняла, выступив в первый раз на сцену на ярмарочном театре в бенефис Мечиславского…
Остальное известно читателю, и теперь мы можем приступить к продолжению рассказа.
Глава XXVII
После бенефиса Ноготковой, в котором Мечиславский и Любская претерпели страшное поражение, устроенное партией Ноготковой, Любская чрезвычайно выиграла во мнении
Она твердо решилась оставить город, но желала сойти со сцены с торжеством, уничтожив своих врагов. Контракт с содержателем театра кончился; она была свободна и ждала только выздоровления Мечиславского, чтоб объявить ему о своем намерении, которое тщательно скрывала, делая потихоньку приготовления к отъезду.
К Мечиславскому она посылала каждый день разные легкие кушанья. Остроухов, верно не желая огорчить ее, каждый раз на вопрос Любской: лучше ли больному?
– - отвечал: "Всё так же". И, слишком занятая собственными делами, Любская думала, что дурного ничего нет.
Настал день, в который Любская должна была явиться на сцену в первый раз после страшного своего поражения. Ноготкова еще накануне слегла в постель, чтоб не играть в тот вечер, но поклонникам своим отдала строжайшее приказание немилосердно шикать Любской.
В то утро лицо Калинского было так озабочено, как будто он сам готовился выступить на сцену. Цвет лица его был желтоват, руки без колец; он глубокомысленно писал записки, вкладывая их в пакеты вместе с театральными билетами, грудой лежавшими перед ним на столе.
Даже в лоснящемся, красном лице камердинера что-то было тревожное; несколько раз делал он совершенно не то, что приказывал ему барин.
– - Да ты так всё перепутаешь!
– - заметил Калинский.
– - Будьте покойны-с: ведь не в первый раз,-- приторно улыбаясь, отвечал камердинер.
– - Разнеси эти письма по адресам,-- вставая, сказал Калинский и так выпрямился, что грудь его казалась гигантской.
– - Слушаю-с!
– - отвечал камердинер, прибирая на столе бумаги.
Калинский, рассматривая себя в зеркало, уныло говорил:
– - Что это как я захлопотался, какой болезненный цвет лица у меня сегодня? Шляпу!
– - закричал он громко.-- Подана ли лошадь?
– - Давно-с!
– - отвечал камердинер, подавая шляпу.
Калинский надел ее перед зеркалом и, отойдя на три шага назад, строго смотрел на себя.
– - А… а!.. Да есть ли у тебя знакомые дамы? кого же ты посадишь в ложу?
– - вдруг спросил Калинский, обращаясь к своему камердинеру.
– - Как же-с, есть!
– - Кто же такие?
– - Да бывшая горничная госпожи Любской и ее родственницы.
– - Неужели у тебя нет другого знакомства?
– - с неудовольствием заметил Калинский.
– - Как же-с, есть-с, но оно-с на взгляд не то будет. У Елены Петровны очень хорошие
Калинский улыбнулся.
– - Пожалуйста, вели им одеться поскромнее,-- перебил он и продолжал повелительно: -- Ты прячься за них, как будешь бросать букеты, да скажи всем твоим знакомым, кому роздал билеты, чтоб без толку не шумели, а аплодировали бы, когда в первых рядах начнут. При вызовах и когда она появится, могут кричать сколько угодно, стучать даже. А ты брось два или три букета, как только она покажется на сцену. Да смотри ловчее, чтоб между лампами не сел. Заезжай также в оранжереи к *** и скажи садовнику, что я знать не хочу, чтоб мне был огромный венок из роз.
– - Слушаю-с.
Калинский пошел уже к двери, но остановился и сказал:
– - Да еще пять билетов осталось, так раздай своим.
– - У меня-с больше уж нет знакомых, всем дал, а вот не позволите ли Дмитрия и Василья…
– - Я боюсь, чтоб они не наделали глупостей!
– - заметил Калинский.
– - Нет-с, ведь они уж были раз в театре: смирно будут сидеть.
– - Ну, пожалуй; только ты будешь за всё мне отвечать.
С этими словами Калинский вышел из дому. Он поехал к ювелиру взять браслет, заказанный для поднесения вечером Любской по подписке. Сумма составилась очень значительная, и браслет вышел удивительный. Взяв его, Калинский приехал к одному богатому молодому театралу, у которого условились они завтракать. Много было толков, как и в какое время поднести удобнее подарок, и наконец решили большинством голосов возложить эту важную обязанность на Калинского. Старый театрал принял ее с живейшей признательностью.
– - Господа, надо сделать ее торжество на славу,-- сказал он.
– - А что? как?
– - спросили некоторые.
– - Вот, видите ли, какая разница между молодым театралом и опытным. Я думаю, никто из вас не позаботился о букетах.
– - В самом деле! Удивляюсь, как мне не пришло в голову!
– - в отчаянии воскликнул хозяин.
– - Нет, как мне не пришло! Я двадцать тысяч истратил на цветы!
– - гордо сказал молодой человек с усиками.
– - То есть всё свое состояние,-- заметил кто-то вполголоса.
Но насмешливое замечание было услышано и чуть но произвело дурных последствий. Началась ссора и, может быть, кончилась бы плохо, если б Калинский не призвал на помощь своего красноречия: он объявил, что теснейшая дружба должна скреплять людей, связанных одной благородной целью, и провозгласил тост за примирение врагов: все перецеловались. Каждый поверял свои сердечные тайны другому, и никто не сердился, если встречал в друге соперника: напротив, в таких случаях объятия были пламеннее и всё заключалось восторженным восклицанием:
– - Как я рад, что она и тебе также нравится!
– - Господа! чтоб поправить непростительную вашу оплошность, я велю поставить у входа в креслы корзину с букетами: желающие могут бросать!
– - Браво, браво!
И довольные юноши осушили бокалы за здоровье Калинского и объявили его своим "старостою". Калинский был тронут до слез. Давно уже он не играл первой роли на пирушках у молодежи, и этот день живо напомнил ему его молодость, богатство, победы; ему казалось, что с лица его исчезли морщины, что карман его полон деньгами и что его ждет блестящая будущность. Потрясенный душевными волнениями, старый театрал уехал домой, чтоб отдохнуть перед спектаклем.