Мертвое озеро
Шрифт:
– - Теперь я много уже видела людей. Я скорее бы оценила его. Но тогда, погруженная в свое горе и возмущенная поступками со мною, вдруг я вижу человека, совершенно чуждого мне, который требует моей вечной любви. Если бы у меня были средства, я возвратила бы ему все его издержки и думала, что ничем не обязана ему. Но, оставшись нищей, в незнакомом огромном городе, чем я могла заплатить ему, как не согласием выйти за него замуж? Я даже боялась сначала, не вынуждено ли его предложение моим положением: мне всё казалась невероятною любовь, родившаяся так скоро. Но его радость
Любская, как бы устыженная, закрыла свое лицо руками.
Остроухов, покачивая головой и смотря на неподвижное лицо больного, иронически сказал:
– - Бедный! ты, верно, забыл, что ты ярмарочный актер. И туда же вздумал…
– - Нет, вы слишком дурно обо мне думаете!
– - с жаром прервала его Любская и потом продолжала с грустью: -- Тогда я так мало видала людей, что мысль сделаться женою актера не могла меня испугать.
– - А теперь?
– - насмешливо спросил Остроухов.
– - Теперь… я могу сказать, что не встречала в жизни человека благороднее его!
– - Слышишь ли ты, Федя?
– - гордо сказал Остроухов.
– - Клянусь вам, что уважение мое к нему не имеет границ. Теперь я готова была бы на всякую жертву для него.
– - Немного поздно; но иначе и быть не могло: где чужому человеку, да еще девушке, воспитанной, как ты, вдруг понять актера, то есть человека, вечно нарумяненного, вечно противоречащего себе?
Так они тихо беседовали целую ночь.
Глава XXVIII
К утру Мечиславский стал метаться на постели в совершенном уже беспамятстве. Людская и Остроухов, подавленные горестью, молча следили борьбу жизни со смертью. К вечеру Мечиславский лежал уже на столе. Остроухов, в изорванном своем халате, сидел на диване, поджав ноги, и локтями упирался в колени, поддерживая руками свою голову. По лицу его разлито было такое отчаяние, такая грусть, что Любская, в слезах сидевшая возле него, поминутно окликала старика, утешала его, как умела.
По смерти Мечиславского нашли в его кровати узелок, в котором было собрано всё богатство его: деньги, часы, галуны, отпоротые от французского кафтана, и разные мелочи. Остроухов передал всё это Любской, исполняя желание покойника. На другой день весть о смерти Мечиславского разнеслась не только между актерами, но и по городу. И вдруг отыскался у него родственник, молодой купчик, который объявил, что не позволит никому вмешиваться в похороны, и взял всё на себя. Остроухов заметил было ему, что покойник желал, чтоб похороны его сделали как можно скромнее, на что купчик отвечал:
– - Я не потерплю, чтоб купца Демьянова похоронили бог знает как!
Читатель, верно, вспомнит, что Мечиславский до вступления в актеры носил другую фамилию.
Ляпушкин первый проведал о смерти Мечиславского и утром прибежал поглядеть на покойника. Остроухова не было дома; один чтец сторожил покойника.
Ляпушкин не очень смело вошел в комнату; но, узнав, что Остроухова нет, он принялся
Ляпушкин, ухватясь за живот, сморщился и закричал:
– - Ну что, матушка, у тебя за ухватки! так вот и норовишь человека изуродовать.
– - Вот еще какой стал неженка! небось вчера, как я тебя тузила в уборной, только кривлялся.-- И Деризубова скорчив печальное лицо, приблизилась к покойнику и продолжала жалобно: -- Ах ты, мой голубчик, как исхудал! измучили тебя злодеи!
– - Не знаете, обед будет?
– - дернув ее за салоп, спросил Ляпушкин.
– - Еще бы! неужто родня и этого для него не сделает! Ведь это последний долг моему голубчику.
И Деризубова начала отирать сухие свои глаза. Потом она уселась на диван, спустила салоп с плеч и обмахивалась платком.
– - Невзрачно жили,-- сказала она, оглядывая комнату, -- а куда как важничали! Ни перед кем шеи не хотели гнуть.
– - Не надо лихом поминать его!
– - заметил Ляпушкин.
– - А ты, лизоблюд, туда же, учить стал!
Чтец начал читать псалтырь. Деризубова, как будто опомнясь, перекрестилась и сказала Ляпушкину:
– - С тобой всякого греха возьмешь на душу!
– - Чай, пора на пробу?
– - глядя на часы, отвечал Ляпушкин.
– - Ахти, ведь и мне пора!
Деризубова и Ляпушкин вышли из комнаты.
После них много перебывало посетителей, и разные толки и заключения делали о покойнике.
Остроухов и Любская только по ночам сидели у гроба, чтоб избежать гостей. В день похорон не только в комнате, но даже и на лестнице была толпа народу. Деризубова выла на всю комнату, как будто самая близкая родственница покойного. Орлеанская читала наставительные сентенции, важно, печальным голосом, в которых язвила то Любскую, то Остроухова, превознося родного покойному купчика, который возложил мелочные хлопоты похорон на Ляпушкина, а сам исполнял только почетные, именно: первый подошел прощаться с покойником, первый подошел к гробу, когда нужно было нести его. За гробом хлынула толпа, которая, впрочем, скоро разместилась по каретам; остались только Остроухов, Любская да несколько служителей театра, любивших покойника.
У самой заставы гроб встретился с дорожной коляской, запряженной четверней. В коляске сидел небольшого роста мужчина, весь забрызганный грязью. Поравнявшись с шедшими за гробом, он вдруг быстро приподнялся на своем месте и крикнул ямщику: "Стой!" Но лошади остановлены были не ранее, как проехав гроб и поравнявшись с каретами. Он спросил у одного кучера:
– - Чьи похороны?
– - Актерские! актерские!
– - отвечали кучера в один голос.
Вопрошающий с минуту провожал глазами медленно удалявшийся гроб, как бы о чем-то думая, и наконец крикнул резко: