Мертвое ущелье (Логово)
Шрифт:
— Ну, я пойду, Игнат.
— Иди.
Она протянула ему руку, он взял ее в свои ладони — теплую, тонкую, нежную, маленькую — и долго, очень долго держал, волнуясь, слыша сильные и гулкие удары своего сердца и испытывая невыразимую сладость от этого волнения. Пэтом Оля ушла, и Игнат думал о ней, о сбежавшем лейтенанте и убитом молодом парне-подрывнике, вспомнил Седого, вожака, встреченного вместе с его стаей в поле по дороге с задания в отряд, своего Хромого и всю ночь до рассвета не смог заснуть.
15. ЧУЖАЯ КРОВЬ
Едва стало рассветать, а Игнат уже занимался поиском. Почти ползая на четвереньках, он внимательно осматривал снег вокруг землянки
Ему и сейчас надо было торопиться, потому что ярким днем он плохо видел. Летом хорошо разбирал следы, видел все мелочи и днем. Но зимой белый снег ослеплял его даже в пасмурную погоду, хотя и не так, как в солнечную. Да и в темноте разбирать следы не очень удобно было. Все-таки самые мелкие мелочи он, как волк, замечал лучше всего в сумерках. И вот в утренних рассветных сумерках у него и было минут тридцать времени для самого удобного разбора следов.
Вокруг землянок всюду петляли тропы, исхоженные, истоптанные, а между ними стояли ели и сосны и лежали глубокие снега. Местность, где располагался отряд, была и ровной, и бугристой, но лес рос всюду. Поляны для такого дела не годились, лагерь на поляне можно засечь с воздуха.
Игнат осмотрел все обочины тропинок и вдруг на повороте тропы, где снежная целина круто уходила под уклон, заметил на сосне след... Он замер, как ищейка, и стал еще более тщательно рассматривать и Дерево, и снег вокруг. В двух метрах снежный покров круто уходил вниз, в маленькую лощинку, забитую мелкими елочками, вершинки которых торчали не выше уровня тропы, что проходила по склону бугра. Так что дальше двух с половиной метров с тропы уже не было видно снежной поверхности, исчезавшей в лощинке. А вся целина от тропы до овражка была чистой, потому очевидно, что никто здесь с тропы в сторону не сходил. Но Игнат увидел, что снег, наметенный на одну сторону сосны, имеет едва заметную узкую поперечную полоску, которую нельзя нанести, задев рукой или чем-то еще случайно. Сосна стояла в двух метрах от тропы. Может быть, кто-то прыгал с тропы и ненароком задел свежий снежный слой на стволе. Ни падающая шишка, ни птица не могли оставить такого следа. Игнат принюхался и уловил стойкий запах замерзшей крови...
До землянки разведчиков было недалеко, но там Хохлова не оказалось, Игнат нашел его в штабе, и через минуту оба они и еще один из разведчиков уже стояли возле этого дерева.
В трех метрах от тропы в глубоком снегу склона овражка лежал труп лейтенанта Бармина...
— Углов, за мной! — крикнул командир, и, оставив на месте третьего разведчика, они бросились в конюшню.
Станислав Иванович мгновенно все понял, а Игнат по его действиям тоже сообразил, но было, пожалуй, поздно. Галкина на конюшне не было, никто его с утра здесь не видел, хотя именно здесь он и должен был находиться. Быстро схватив двух коней под седлами, разведчики поскакали к передовым постам. Посты были сменены в восемь часов, а сейчас около девяти. Проверили два поста, там ничего тревожного часовые не видели.
Третьего поста возле тропы не оказалось. Разведчики нашли часовых, дежуривших в паре, в пяти метрах от тропы в снегу. Оба были убиты ножом. Один в спину, другой — в горло...
При беглом осмотре Хохлов сразу же сказал, что в обоих ножи были брошены. Второй даже успел обернуться, он и получил нож в горло...
Топорков приказал седлать всех имеющихся лошадей, и несколько верховых групп по десять-двенадцать человек ускакали в предполагаемом направлении пути Галкина. Одновременно было приказано свертывать лагерь, готовиться к передислоцированию. Однако приказа разбирать и снимать, например, печи из железных бочек и кое-что еще, что делается в последний момент, такого приказа пока не поступало. Была еще надежда поймать беглеца.
И тут вдруг выяснилось, что сегодня перед рассветом не кто иной, как лейтенант Галкин, приходил к радистке. Он заглянул в землянку, но его встретили неприветливо, потому что приказом Топоркова заходить в землянку с радиостанцией посторонним запрещалось. А после объявления отряда на особом положении из-за исчезновения лейтенанта Бармина охрана рации и радистки была усилена: у входа стояли двое часовых с автоматами, а внутри дежурил вместе с радисткой шифровальщик. Галкину позволили заглянуть из уважения к нему как офицеру, но войти не разрешили. Он сделал вид, что хотел полюбезничать с радисткой, молодой, миловидной девушкой, с которой был едва знаком, но разочарованно развел руками и ушел. После этого его не видел никто.
Командир с комиссаром и начальником штаба совещались. Конечно, меры, принятые командиром, были не лишними. Иначе и радистка была бы убита, и рация уничтожена. Но наружную охрану, усиленную и, казалось бы, надежную, этот Галкин сумел переиграть. И ребят было жалко до боли: как обидно погибли, у себя на базе, можно сказать, дома. И главное, если его не удастся поймать, то надо срочно сниматься и уходить в глубь леса. После того, как сообщение поступит в гестапо, уже часа через три-четыре каратели могут быть здесь...
Дед Елисей поставил сани у дерева и пошел за хворостом. Был полдень, у полицаев — обед, а у деда — время связи. За пятнадцать минут его отсутствия записку заменили. Отъехав с километр, он остановил сани, извлек и прочитал записку. Смысл шифровки был такой: «Готовимся к смене стоянки. Подробности сообщим позже. Галкин — провокатор, ему удалось бежать из отряда. Будьте осторожны. Одиннадцатый».
Топорков никогда раньше не писал «будьте осторожны», и это удивило деда. «Напугал их этот Галкин, елки-палки,— подумал он,— «опасен»... Каждый провокатор опасен. Мы тоже не лыком шиты».
Он аккуратно отогнул часть записки, адресованной ему, прогладил ногтем, оторвал и тут же сжег. Оставшийся листок с запиской уложил в тайник. Он был осторожен.
Нахлестывая своего мерина, дед Елисей ехал в полицию и думал, чем же может обернуться для подпольщиков и для него самого побег этого Галкина. Он знал, что это лейтенант, то ли пехотный, то ли артиллерийский, в общем, один из двух, направленных подпольем в отряд. Пожалуй, натворил там бед, гад, да и теперь меняют место из-за него. А в городе все, кого он видел, должны теперь попрятаться. Надо было срочно ехать в город. Через час там контрольное время связи. А про самого-то деда этот Галкин наверняка ничего не знает... Это-то ясно. «Королевич» у Топоркова — под большим секретом. Да... Надо срочно ехать. А как объяснить поездку начальству? Он подумал немного и вместо полиции свернул к своему дому.
Извлек из-за печки припасенную на черный день бутылку самогонки, сунул ее в сено и, не подъезжая к зданию полиции, погнал Руслана по дороге к Верховску. Пропуск у него есть, как у служащего в полиции возчика, а своему начальнику он уж сумеет объяснить, что знакомый старик в городе обещал ему бутылку самогонки. Вот эту бутылку и отдаст полицаю. А тому больше ничего и не надо.
— Конечно! Срочно пропустить! — Хорст вскочил, открыл шкафчик, извлек бутылку коньяку. Нажал кнопку, дверь приоткрыла секретарша. — Кофе. Две больших чашки, погорячей!