Мертвое ущелье (Логово)
Шрифт:
Он развернул планшет и стал наносить на карту условные знаки.
Пока дождался смены часовых, прошло больше часа. Записал время смены, нанес стрелкой направление, откуда приходит смена. Потом стал обходить объект по периметру, держа под наблюдением все ближние и боковые дальние вышки. Надо было дождаться следующей смены караула, чтобы точно установить периодичность.
Пройдя километра три вокруг объекта, разглядел наконец в бинокль то, что, видимо, было взлетной полосой,— широкое ровное поле, расчищенное от снега.
Он хорошо видел часовых на ближайших вышках. Оба они внимательно смотрели на внешнюю и на внутреннюю сторону от колючки. Хотя ночь была темной, но
С расстояния тридцати-сорока метров, в белом маскхалате, с автоматом в белом чехле, неподвижно стоя в полный рост, Игнат пытался в бинокль разглядеть капониры. И вот наконец он заметил, разгадал... В трехстах метрах от него на ровном снежном поле были участки со снежной насыпью на метр-полтора выше уровня земли. Капониры... Между насыпью натянута белая как снег, ткань, а под ней в укрытии, в каждом капонире,— самолет... Все замеченное нанес на карту. Записал время второй смены караула. Сложил планшет и двинулся обратно.
Он прошел уже половину пути и подходил к лесу, как вдруг увидел слева от себя метрах в четырехстах черные тени, которые двигались ему наперерез. Еще не разглядев их толком, едва увидев, он узнал их. Это были волки.
Метров за сто от него они остановились, пропуская его вперед, и пошли следом. Игнат видел их яркие глаза, прожигающие мглу. Звери шли своей обычной цепочкой, след в след, шли по его лыжне, не приближаясь к нему и не отставая. Время от времени он оглядывался, и подспудно необъяснимое волнение стало охватывать его грудь и голову. Учащенно дыша от возбуждения, Игнат остановился, повернулся к стае боком, поднял голову к небу и завыл. Он выл протяжно, по-настоящему, по-волчьи, певуче выводя тягучую ночную песню древнего и дикого звериного племени.
Волки подошли ближе, сбились в кучу. Игнат видел, что впереди цепочки шла волчица, но потом, когда цепочка распалась, звери сгрудились вокруг вожака — крупного могучего волка со светлой высокой гривой.
Небо уже было чистым. Луна спряталась где-то за лесом, но звезды ярко и морозно поблескивали над снежной пустыней тревожной военной ночи.
Вожак вскинул голову к звездам и ответил Игнату густым, мощным раскатистым воем. Стая дружно подтянула, и грозные пронзительные звуки покатились по сугробам и опушкам, напоминая всем и предупреждая всех, что дикий лес хранит свою мощь, что никто чужой здесь не может быть хозяином, что земля живет своей вольной жизнью, неподвластной человеческим страстям и тщеславию. Гудят на ветру вековые ели, дремлют каменные недра, и снова над округой воют волки...
Игнат хорошо видел вожака, стоящего не дальше чем в тридцати метрах. Это был очень крупный зверь, пожалуй, еще не старый, хотя и в возрасте. По центру высокой гривы, от затылка к спине, проходила светлая полоса. Игнат в темноте не мог определить: то ли это седина, то ли светлое пятно. Но ведь светлые пятна не бывают у волков в этой местности. И на севере, и в средней Руси лесные и степные волки всегда серые — чуть темней или светлей. Так что, пожалуй, это седина. Значит, вожаку лет десять, не меньше.
Игнат не боялся их, даже не снял автомат с плеча. Он знал, что сейчас волки расценивают его как собрата, иначе никогда не подошли бы так близко к вооруженному человеку. Они прекрасно понимают, что такое автомат...
Разведчик молча повернулся спиной к стае и пошел дальше, звери тоже двинулись по своим делам — в противоположную сторону, размеренно, спокойно, цепочкой, след в след.
10. ДВА ЛЕЙТЕНАНТА
В это самое время дед Елисей сидел в своей избе возле чуть прикрытой печной топки и раздумывал о том о сем. Свечу тоненькую стеариновую он берег, керосиновую лампу тоже не зажигал. Да и не только ради экономии, хотя, конечно, все это очень трудно добывалось и дорого стоило. Спокойнее, когда в доме темно. Безопаснее так. Никто не забредет на огонек. А времена такие, что ничего хорошего от гостей ждать не приходится. Пьяные полицаи или немцы зайти могут в поисках самогонки, например. Или провокатор какой. А темно в избе — значит, нет никого.
Дед Елисей перебирал в памяти события последних дней. Это просто счастье, что того оберста партизаны взяли на лесной дороге в стороне от Марковки, от деда Елисея деревни. Если бы взорванные машины и убитую охрану полковника-тыловика немцы обнаружили у окраин Марковки, не избежать бы расправы жителям. Дед-то об этом и не думал, когда мчался с сообщением для Топоркова. А тот уж наверняка подумал. И захват сделали, пожалуй, потому именно, что на лесной дороге были немцы, вдалеке от деревень. Да... Уж неделя прошла после того налета, так что ясно — деревенских не обвиняют в ответственности. Мало ли что может быть в лесу, на лесной дороге. Дед вспомнил два новых послания из Верховска в отряд. Он теперь читал все сообщения, ему рассказали шифр. Хохлов долго объяснял, однако дед не все запомнил, хотя обе записки сумел понять, точнее, в основном, догадался. Не такой уж сложный шифр, особенно если час втолковывают, как шифровать и расшифровывать.
В первой записке говорилось, что в городе уже появились новые солдаты и офицеры в черной эсэсовской форме, в общей сложности до батальона. Во втором донесении сообщалось, что у подпольщиков есть два новых полезных человека. Оба бежали из лагеря военнопленных в Белоруссии. Офицеры. Один — пехотный, другой — артиллерист. Дед думал об этих людях. В отряд немало пришло таких же солдат или офицеров, выбиравшихся из окружения, бежавших из плена. Но у него не выходила из головы та записка, которую Топорков отправил в Верховск после допроса тылового оберста. Дед Елисей был хитер той глубинной крестьянской хитростью, которая подчас бывает тоньше и хитрей самой изощренной продуманности психологов и знатоков разведки.
Дед, конечно, понимал, что специалист по борьбе с партизанами и подпольем — это, скорее всего, сановитый эсэсовец с большим опытом проведения подобных операций. Конечно, такой и приедет. Но... А вдруг немцы что-то помудрее придумали или придумают?.. Они ведь соображают тоже. И еще как... И дед снова и снова размышлял об этих двух незнакомых ему офицерах Красной Армии, о которых он почти ничего и не знал. Бежали из плена... Пехотный и артиллерист...
Угли из печной топки дышали жаром. За дверью, в сенях, переступала копытами Манька. Дед только что выпроводил ее туда из своей половины избы, куда впускал иногда от тоски и одиночества. Манька очень радовалась, когда дед впускал ее в комнату, и упиралась, даже пыталась боднуть, когда выпроваживал...
Руслан сейчас спал на сене в сарае возле полиции, там же ночевали и сани — дедовский передвижной «почтовый ящик». А Манька, она была здесь, рядом, и это как-то, хоть чуть, но согревало одинокую душу деда Елисея.
Он похлебал из деревенской миски болтушку из муки и картофельного клейстера, с удовольствием кусая испеченный своими руками в этой же печи хлеб, который дед очень экономно расходовал и которого осталось мало. Похлебка была подсоленной и вкусной, сдобренной малой толикой маргарина, выдаваемого за службу в полиции. Яйца и куры теперь уже были в деревне большой редкостью.