Мертвых не судят
Шрифт:
— Стреляй!!
Пистолет уже лежал в моей руке, патрон всегда сидел в патроннике, вопреки запрещавшим это идиотским милицейским инструкциям, и я просто несколько раз нажал спусковой крючок. Рядом оглушительно хлопнул пистолет Шурика. Отскакивая с пути летящей машины, я успел разглядеть пулевые отверстия в затемненном лобовом стекле прямо перед водительским сиденьем, а потом раздался хрустящий металлический удар — «мерседес» врубился точно в середину нашей машины, отбросив ее на несколько метров, и замер.
Одним прыжком я очутился у дверцы и рванул ее на себя.
— Стоять!!!
С другой стороны в машину рвался Михайлов, сзади уже подбегал Аристов со своим напарником.
Водитель «мерседеса» сидел, уронив голову на руль, удерживаемый лишь ремнем безопасности. Я шевельнул его за плечо. Открытые глаза мертво смотрели прямо перед собой: одна из наших пуль угодила ему в переносицу. Еще один на заднем сиденье тоже был ранен и, по-видимому, серьезно — я слышал его тяжелое, клокочущее дыхание. А третьему пока повезло — он был совершенно невредим. Тихонько подвывая от страха, он царапался в заднюю дверцу, пытаясь отыскать ручку. Я вытащил его за ворот пиджака и швырнул на землю, врезав ботинком в печень.
— Лежать! Руки за голову!
Потом повернулся к Михайлову, кивнув на тело Рамзеса — неподвижный темный холмик на обочине.
— Шурик, быстро посмотри, что с ним.
Пока Михайлов бежал туда, — я перевел дух и попытался успокоиться, если это вообще было возможно. Я видел, как Шурик склонился над Рамзесом, перевернул его и на секунду замер. Потом выпрямился и не торопясь пошел обратно.
— Мертв, — сообщил он спустя минуту. — Удавкой задушили.
Тогда я шагнул к лежащему на земле бандиту. Я взял его за волосы, рывком задрал голову вверх и вдавил в щеку ствол «Макарова».
— Где Китаец? — яростным шепотом сказал я. — Кончу прямо здесь, тварь!
— Не знаю, я не знаю, клянусь, не знаю, — запричитал он, и я видел, что он врет. Он не боялся, что я его убью, он мне не верил оттого, что твердо знал: менты так не делают, они не убивают задержанных, и от ощущения бессилия я почувствовал, что на глаза у меня наворачиваются слезы.
— Нет! — неожиданно крикнул Михайлов. — Не здесь! В машину его! Стрелять будем там. Было два трупа, будет три. В машину!
Он яростно рванул бандита, подтаскивая к открытой дверце «мерседеса». У того мгновенно остекленели глаза, в следующее мгновение он уже отчаянно бился в наших руках, упираясь и завывая:
— Не-ет! Не надо! Я скажу-у! Все скажу-у!
Он поверил Михайлову. Ему не хотелось умирать.
* * *
Занесенная западными ветрами жара обрушилась на город, как беспощадный враг. Столбик термометра скакнул сразу на десяток градусов вверх, зной мгновенно прокалил землю до глубины линий метрополитена, полные женщины утомленно обмахивались в вагонах сложенными газетками, а в автобусах, где из-за тесноты обмахиваться было нельзя, поочередно падали в обморок. Пьющие на жгучем солнце алкаши выпадали в осадок после первого стакана, устилая телами газоны на остановках наземного транспорта. Люди покупали пепси-колу, лишь еще больше распаляющую жажду, и мечтали о социалистическом квасе и газировке.
В гольцовском «БМВ» кондиционер отсутствовал и салон нагревался не хуже, чем в отечественной
Телефон так некстати очаровавшего секретаршу Дину симпатичного парня по имени Леонид был записан на некоего или некую Гельфанд И. М., проживавшую в отдельной квартире в Спартаковском переулке. Эта квартира находилась на втором этаже старого дома из красного кирпича и имела стальную дверь с глазком. Ее окна выходили во двор, где в утоптанной до крепости бетона почве все еще жили странным образом толстые старые липы и тополя. Двор был грязен и пуст, тут не гуляли дети и юные мамаши с колясками, словно все вокруг — и люди, и дома, и деревья — договорились умереть разом, в один день.
Распахнутые окна квартиры выдавали движение внутри ее. Понаблюдав немного со двора без малейших результатов, Славич решил поговорить с жильцами квартир, располагающихся ниже и выше. Несмотря на то, что он пытался придать себе безобидный вид, нацепив на нос очки с простыми стеклами и взяв в руки пачку каких-то бумажек, разговаривать с ним почти никто не стал. Хотя в этих очках он действительно выглядел глуповато и неопасно, двери ему не открывали. Жители города давно уже отвыкли доверять незнакомцам.
Но одна дверь этажом выше все-таки открылась. На пороге стояла старушка в длинном и пышном домашнем халате и строго глядела на Славича.
— Что вам угодно, молодой человек?
Взгляд для ее лет у нее был удивительно живой и ясный, совершенно неожиданно для себя Славич стушевался.
— Я тут ищу кое-кого, — слегка запинаясь, произнес он. — По фамилии Гельфанд.
— Инна Моисеевна Гельфанд здесь не живет, — сказала старушка. — Полгода назад она уехала из страны навсегда. Но ее квартира была этажом ниже. Вы ее знали?
— Не совсем… нет. Видите ли, когда-то у нее снимали комнату одни мои знакомые, — начал врать Славич, — и я… мне хотелось тоже…
— Она действительно одно время сдавала комнату одной симпатичной паре, — подтвердила старушка, и Славич облегченно перевел дух. — Так что вы хотите?
— Дело в том, что я тоже хотел ненадолго снять… но если так…
Старушка вновь окинула его внимательным, изучающим взглядом, от которого Славич почувствовал себя очень неуютно.
— Проходите, пожалуйста, — сказала она, отступая в сторону.
Ее звали Елизавета Петровна. Она прожила очень долгую и, наверное, в основном счастливую жизнь. Была когда-то преподавателем и воспитала из десятков и сотен краснощеких юных балбесов немало вполне приличных людей, но теперь все было в прошлом, и в ее компании нынче оставались лишь старость и одиночество. Вскоре Славич догадался, что не говорила она ни с кем очень давно и тоска по общению оказалась сильнее страха перед квартирными ворами — поэтому она открыла дверь. Впрочем, Елизавета Петровна отлично разбиралась в людях, так как поняла, что Славич действительно не представляет опасности.