Мертвым не понять
Шрифт:
В конце концов мы отправились в ближайший ресторанчик, уже небольшой группкой (только близкие); естественно, что моя жертва оказалась в числе приглашенных, хотя и была уже в солидном подпитии, я же обычно разгуливала по залу с одним-единственным бокалом шампанского (еще одна дарованная мне случаем привилегия – не дотрагиваться до общего пойла), время от времени касаясь им губ с несмываемой помадой.
Весь вечер Рита бросала на меня полупьяные взоры и наконец, воспользовавшись тем, что Зерцалов пошел за сигаретами, шлепнулась на его место и, обняв меня за плечи одной рукой, прошептала чуть ли не плача:
– Я погибла, милая, милая моя богиня любви Венера. Меня убьют, вот увидишь.
От такого пассажа я не сразу нашлась что сказать и знаком попросила подошедшего Паву налить немного каберне. Наши бокалы покраснели, и Марго продолжила:
– Помоги мне, Диана, мы ведь давно знаем друг друга, пусть даже заочно, какая собственно разница.
Она смотрела на меня глазами, ставшими вдруг еще зеленее от выпитого вина. Я по-прежнему молчала, что нисколько не смущало мою собеседницу.
– …Вот ты писательница, тебе про чувства и вообще про людей известно все…
– Ну так уж и все, – я терпеливо сняла ее руку со своего плеча.
– Да все… все… – ответила она тоном, не терпящим возражений. – Все знают. Помоги мне в конкретной ситуации. Вот я… – она снова кивнула Паве и, не дождавшись, налила себе сама. – Вот я… можно сказать, женщина тихая…
– Тихая? – Я посмотрела на нее сверху вниз.
– Ну, ладно, не тихая, и любовники были, и замужем я не в первый раз, а теперь еще и вдова… Помоги мне, ты ведь и вправду все знаешь. Ну с чего кому-то мне зла желать? За что мучать?!
– Может и есть за что, – Я отставила подальше пепельницу, опасаясь, как бы разгулявшаяся примадонна не опрокинула ее на меня.
– Письма… письма пишут, по телефону тоже… а кто? За что? Был человек один, который меня во что-то ставил. Были нету! Ой, плохо мне! Плохо. Владик Шоршон– чик, он один на меня как на человека смотрел, не то что все остальные. Они меня в грош не ставят! Для них я баба. Красивая, и ладно. А что у меня в душе… про то никому дела нет!..
Я слушала Маргариту, не зная, чему и верить-то, неужели лахудра каким-то образом узнала о моей причастности к этой истории и теперь бросала наглый вызов?
Женщины обычно меня не любят, во всяком случае уж душу-то передо мной в жизни никто не открывал. Почему же я должна верить этой? Которую мне больше всего хотелось задушить капроновым чулком?
– Я не вру, – всхлипывала Белкина, пытаясь утереться о мое платье, – поедем со мной… я все тебе покажу.
Остаться с нею наедине – вот настоящий соблазн. Но я не спешила соглашаться, наблюдая за тем, как волосы моего мужа заливает то красный, то синий свет мигающих над баром лампочек.
Наконец я поддалась искушению и отправилась вместе с Марго к ней домой.
Что же, интересно, задумала эта дрянь? Убить меня? Но останутся свидетели, которые с готовностью подтвердят, что она уговаривала меня весь вечер ехать с нею. Тогда, может… Белкина располагает необходимыми документами, подтверждающими, что я была на самом деле коротко знакома с Шоршоной и пришла мстить… Ну сама– то она со мной вряд ли управится… Значит, в доме или в парадняке нас ждет, дождаться не может убийца. Или, что более вероятно, мадам взялась по новой изображать жертву – в таком случае, я приглашена в качестве свидетеля. Значит, кто-то сидит сейчас в ее конуре, и когда мы переступим порог полутемной передней, на фоне незашторенного окна промелькнет чей-то зловещий силуэт, или даже я стану свидетелем покушения.
Мы взяли такси – я вовсе не собиралась пускать шпионку в свой «мерс». Ко всему прочему, мне был нужен еще один свидетель, видевший, по крайней мере, что до подъезда мы добрались без приключений.
Минут через десять машина остановилась, я не без удовольствия для себя отметила, что мы подъехали чуть ли не к самым дверям. Я рассчиталась с водителем, который никак не хотел брать деньги, уверяя, что в жизни не возил более красивой женщины, и клянчил телефончик.
Теперь я была более чем уверена в том, что он не только запомнит меня на всю жизнь, а еще и недели три будет рассказывать байки в пивной.
Удачно, что стоящая рядом Марго принуждена была слышать каждое мое слово. Да, жизнь я ей усложнила, то ли еще будет.
Я осмотрелась, собирая в памяти наиболее интересные детали, которые в дальнейшем можно будет использовать в последней и самой страшной повестушке Владислава Шоршоны «Ярость».
На улице было довольно-таки темно, хотя кое-где светились окна. Ага. Мы на Моховой – узнала я черную, возвышающуюся как скала церковь, мимо которой мы проехали. Сразу же вспомнилось что-то о Пушкине… Тревожные предчувствия сжимали горло. Урча и ластясь к ногам, неведомо откуда вынырнул черный пушистый кот. Я проводила взглядом машину, больше всего на свете не желая входить в проклятый дом, и тут же как ни в чем не бывало потянулась и, громко стуча каблуками, устремилась за Маргаритой.
Шикарные, не в меру тяжелые двери подъезда были украшены когда-то, наверное, очень красивыми черными гирляндами цветов. Света в парадном оказалось немного, но откуда-то сверху, наверное, этажа с третьего, он лился в изобилии. Я напряглась, ожидая, что вот-вот к горлу прикоснется холодное и острое лезвие и мужской голос скажет…
Нет, ничего он не скажет. Потому что насколько хватает взгляда – спрятаться некуда. Справа белел крошечный, давно неиспользованный по назначению каминчик. По широкой, барской лестнице, где ступеньки располагались искусными веерочками, мы поднялись на второй этаж. Что ж, коллекционер знал толк в выборе квартиры – не ниже второго, не выше третьего. Тютелька в тютельку. Маргарита завозилась с ключами, и я подумала, что много раз по этой самой лестнице поднимался мой друг, возможно, что иногда, приходя слишком рано, он дожидался вот тут, облокотясь обеими руками на массивные перила или изучая облупившийся рисунок на стене. И почему, интересно, строители не расписывают сейчас лестницы и парадные цветными гирляндами и маленькими ангелочками?..
Дверь открылась, и, глубоко вздохнув, мы устремились в темную переднюю. Я хотела пройти сразу за нею, почти что вплотную, прекрасно сознавая, что наш двухголовый силуэт на фоне открытой двери представляет собой весьма замысловатую мишень для притаившегося в квартире убийцы.
До моего лица дотронулось что-то мягкое, и я отшатнулась, запоздало сообразив, что это бархатные шторы, которые встречаются еще иногда в старых петербуржских домах.
Щелкнул выключатель, и я обнаружила, что стою в роскошно обставленной темной мебелью начала прошлого века прихожей – просторной и очень приветливой. На полу перед самой дверью лежал коврик, но дальше, расходясь сразу в два рукава, растекался золотистый, блестящий паркет. На стене напротив меня, но чуть в стороне от двери, чтобы не испугать вошедшего, блистало огромное овальное и, судя по искусной кромке по краям, явно ручной работы зеркало. Под ним – изящная тумбочка или маленький столик с ящичками, не знаю, как правильно назвать. А дальше – застекленный шкаф с книгами, на стекле ни единого пятнышка, так, словно к нему и не прикасались-то никогда, впрочем, пыли тоже не наблюдалось. Я сняла шубку и повесила ее на полупустую вешалку, по числу рожков предназначенную как минимум для небольшого класса.