Мертвым не понять
Шрифт:
– Не надо! Не рискуй собой, я этого не вынесу! Я же не смогу не писать! Живи! Хотя бы ради меня живи! Я все тебе отдам! Только не предавай меня! Не отрекайся! Ну что мне для тебя сделать?! Я днем и ночью буду работать, все что хочешь! Но если ты погибнешь, я не смогу… – Он захлебывался слезами, – не смогу публиковаться под другим именем! Мой стиль слишком своеобразен! Понимаешь ты это или нет?!
О… я понимала это! Как никто другой в целом мире понимала, что такое лишиться вдруг самого дорогого – возможности творить, потеряв ощущение присутствия бога в своей душе. И разумеется, что я не могла нанести такого удара даже врагу. Не говоря уже о единственном друге – о последнем в этой жизни друге…
Через месяц я вышла замуж за Паву, переписав на него квартиру, машину и оставив письмо и завещание на случай моей смерти, в которых называла мужа своим соавтором и упоминала о целой библиотеке якобы начатых вместе с ним книг, которые ему и предстояло в самом крайнем случае заканчивать без меня. Второе письмо предназначалось также для издательства, но на случаи моего спешного отъезда. Я поручала Зерцалову сдавать новые рукописи, подписывая их его и моей фамилиями, и разрешала ему производить в мое отсутствие все финансовые операции, в том числе и заключение договоров на издание и переиздание ранее написанного.
Так я давала возможность ему продолжать любимое дело, вне зависимости от того, как сложится в дальнейшем моя судьба. С тем, чтобы когда-нибудь он смог бы подписываться уже только своим именем, не завися ни от кого.
На себя же я наложила обязательства максимально усилить тренировки с Никитой, а также упражняться в тире.
Неожиданно быстро нашлась и бывшая любовница Белкиной. Воистину «чем дальше в лес – тем больше лесби!» Мир становился вокруг меня не просто тесен, а неприятно жесток и груб. Мы сошлись, и вскоре я знала о прошлом Маргариты едва ли не больше, чем она сама. Час мести близился, но я еще не была уверена в прочности положения моего мужа, соавтора и душеприказчика.
Я мучалась от мысли, что он – мой Павочка – останется совсем один. Ненавижу гомофобию. Каждый вечер, когда милый принц, не предупредив, задерживается где-то, я с ума схожу от страха. Черт знает, что взбредет в голову какому-нибудь низколобому идиоту, возомнившему себя судьей чужой нравственности и образа жизни. Мальчики, с которыми я знакомилась в «Маяке», «Шесть и девять» или «Тишине», как правило были на целую голову ниже Павы, и не в пример ему тонки и хрупки. Зерцалова никак нельзя назвать неженкой или размазней – он просто прекрасен и тонок, как мечта богини любви, а те мальчики – нежные цветы… (Я не имею ввиду, конечно, когда они хабалят и напиваются. У всех свои недостатки.) Но как подумаю, что кто-то может ударить такое дитя?! Садизм! Попадись такой подонок мне или Тамарке-кунфуистке, да чтобы на ней были увесистые гирьки на косах, а при мне дружественная бензопила…
Ведь мы, женщины, – существа по природе своей слабые, а значит взять да и припечатать в харю, чтоб разом вырубить, не можем. А бить – только дразнить. Причем, среди уличных мерзавцев по большей части встречаются мазохисты. Вот и получается, что если и придется бить – то скорее всего убьем, да еще и с особой жестокостью.
Нас с двоюродным братом родители с детства вышколили выбирать противника сильнее себя: «В случае поражения не так обидно, а победите – вдвойне почетно! Бить ребенка или женщину – последнее дело».
А у Павы душа нежная, женская…
Душа… Его душа, наверное, разрывается сейчас даже сильнее, чем моя, ведь я рискую только жизнью, а он теряет последнего друга.
Хотя, судя по подслушанному мною его разговору со Славой, кажется, он серьезно влюблен в кого-то.
Я продолжала работать над трилогией. Последняя повесть моего несчастного друга пощекочет еще кому– то нервишки. Какое-то время я склонна была подозревать, что письма с угрозами действительно существовали, раз уж лесбиянка не была плодом воображения. Но какая теперь разница – раз я доподлинно знаю, откуда исходила инициатива написания пьесы и писем, кто всучил Шоршоне злополучный пистолет сразу же после убийства коллекционера. Потом Рита могла просто воспользоваться именем своей давней знакомой, подозревая, что Слава, как талантливый писатель, возымеет желание найти ее, что на самом деле оказалось впоследствии не особенно сложным, а отыскав автора писем, не усомнится и в подлинности произведения.
Я продолжала наводить справки о Белкиной и несколько раз побывала в театре, время от времени проникая за кулисы. Но самой идти по следу актрисы для меня представлялось делом почти что невозможным, так как моя внешность широко известна и легко запоминается. Поэтому я оставила всякие надежды превратиться в невидимку и воспользовалась старым проверенным способом: если хочешь хорошо спрятать вещь – положи ее на самое видное место. Так, я договорилась с режиссером театра «Фата Моргана» Александром Баруздиным, у которого работала Маргарита, о проведении у них презентации моей новой книги. Александр Альбертович – мой давнишний поклонник, я частенько заходила к нему за кулисы выпить чашечку кофе и поболтать о пустяках.
В это-то время я и послала Белкиной свое первое письмо. Надо сказать, что поначалу я терялась в догадках, от чьего имени должны исходить настоящие угрозы. Узнавая все больше и больше о прошлом актрисульки, я поняла, что претендентов на подобную роль было как минимум восемь. Нашей даме явно нравилось дразнить свою судьбу, связываясь всякий раз с неуравновешенными мерзавцами. Но, поразмыслив хорошенько, я решила, что не в силах собрать достаточно сведений о них, в то время как здесь нужны тонкие и безошибочно узнаваемые жертвой подробности. Конечно, можно было почерпнуть их из предоставленных моему другу фальшивок, но я боялась перегнуть палку и написала наконец от лица человека, которому Владислав поручил тайно охранять Маргариту от возможного нападения. Я даже подумала, что странно, что такого типа в действительности не было. Итак, теперь я прикрывалась личиной опытного, искусно маскирующегося детектива, все это время незаметно следующего по пятам и обладающего всей или почти всей доступной самой Белкиной информацией.
Приглашенная тем же вечером в «Фата Моргану», я посмотрела спектакль «Сцены французской жизни» (сколько шансов совершить убийство в театре!). Белкина играла одну из главных ролей, держа зал нервной, страстной игрой, демонстрируя трагический темперамент, временами доходящий до истерики. Значит, проклятая бестия заказала пьесу и письма, в надежде под– накрутить свои нервишки, а заодно и обвинить замкнутого, нелюдимого, но готового на все для нее человека в том, что он ради создания своего произведения и устроил всю эту катавасию, затравливая и до смерти пугая несчастное существо.
«Ну, что ж, – решила я, – ты хотела, чтобы твоими делами занялся известный писатель, – ты его получила. Как в сказке. Только теперь вступает в силу реальность, которая, уж будь уверена, опалит твои стрекозьи крылышки, даже если после этого мне предстоит сгореть и самой».
Приблизительно через неделю после получения Маргаритой моего первого послания состоялась презентация «Любовников Фортуны». Войдя в уже переполненный зал, где народ со скучающими гримасами взирал на выступление полуголых танцовщиц и шарил глазами по проходам, откуда в конце концов должны были выкатиться фуршетные столики и подносы с коньяком, я увидела ее. Выглядела она, надо признаться, великолепно, я бы даже сказала, что над своей внешностью она трудилась часа три, как человек, не желающий демонстрировать свое подлинное состояние.