Мертвым не понять
Шрифт:
– Ты будешь убивать? – спросил он куда-то в пустоту прихожей так, словно меня уже и не было. А может, как раз в этот момент для него, для Павы, я переставала существовать. Тогда я могла отказаться от чего угодно, Павел – принц из сказки – из чужой, не из моей сказки, смотрел сквозь меня… – А ты думаешь, легко убивать? Не книжных героев, не в мечтах? Никакое айкидо тебе не поможет! Потому что ты Диана-Венера и не убийца! Так же, как и я! Ты не можешь! Вот в чем дело! Ты другая… и я другой… Тебя просто обидели больно, но ведь не в первый же раз…
От этих слов я вдруг почувствовала себя маленькой и беспомощной… пол был холоден, и по спине побежали мурашки.
– …И потом… может, ты думаешь, что от этого приключения с пистолетами у тебя поднаберется материала для следующей книги?.. Да ничего ты не наберешь – только душу свою испоганишь. Слышишь, богиня любви? Ничего ты после этого уже не напишешь! Я же тебя знаю. – Он обнял меня за плечи и, притянув за длинные кисти шаль со стола, накрыл ею мне лицо, как мертвой. – Обидели – плюнь! В тебе же столько силы! Ух! Знаешь, как в Китае или Японии… я их всегда путаю – живет себе художник – рисует цветы сливы и небольшие облака, сделается мастером, а потом… исчезнет.
– Умрет? – из-под шали спросила я.
– Умрет. А в другой провинции появится другой художник. Живет себе… хижины и реки рисует, дворцы, гейш и самураев… Да, это в Японии было… становится известным на всю поднебесную. А потом исчезает. А потомки спустя века криком исходят, пять-шесть известнейших мастеров, основателей школ жили в одно время – а на поверку это все один наработал. Мой совет тебе, красавица: обидели – утрись и занимайся своим делом, опять обидели…
– Так и захлебнуться можно! – Я встала и пошла одеваться.
– Ну, а если эта актрисуля как раз и ни при чем?! – крикнул он мне уже вдогонку.
– Посмотрим. – Я пожала плечами. Можно было, конечно, рассказать о том, что Шоршона жив… но зачем? Да и какое это теперь имеет значение? Так и не повернувшись к Зерцалову, я открыла дверь и, спрятав руки в карманы, юркнула на лестницу. За спиной раздались торопливые шаги. Пава, видимо, хотел что-то крикнуть вдогонку, но передумал и, остановившись, провожал меня глазами до низа.
– …Иди домой. Простудишься, – сказала я как только могла мягко. К горлу подкатили слезы. Еще одно слово, только одно слово… Пусть он окликнет меня, пусть… И я брошу все это и никуда уже не пойду! Пава прав – никакая я не убийца, не мстительница, не героиня. Я просто женщина… Мысли роились дикими пчелами, грозя искусать, изорвать непокорную… «И честно ли я поступаю с ним, не рассказывая, что мне известно о Владиславе – ведь если я сейчас не вернусь – сам Павел рискует оказаться следующей жертвой». Я представила себе нежного, немного мнительного мальчика, подобно мне сейчас загнанного в угол, и решила раз и навсегда – нет, этому не бывать! И я сделаю сегодня все, что только будет от меня зависеть, все. Но больше никто и никогда уже не станет вытирать об меня ноги!
Наверное, за год до смерти учитель в тайне от ребят сделал мне подарок (пока не буду говорить, какой), потому что я всегда ходила в любимицах, и еще потому что вещь эта была не только сумасшедше дорогой, но и являлась неким символом, тайным талисманом, олицетворяющим всю ту власть и судьбоносность Великого Гуру, которые он имел над нами.
Сама я никогда не рвалась ни в учителя, ни в пастыри, но в трудные времена исправно носила его с собой, прося у судьбы сил и защиты. С момента исчезновения Шоршоны талисман был неотлучно на дне моей сумки.
Слова! Слова! Море разливанное из одних только слов. Сколько их на свете белом? И не счесть… По улице летел мелкий, противный снежок, а навстречу мне шла моя давным-давно умершая бабушка. Ее бордовое пальто и светло-коричневая шапка были вопреки моде теми же, что и пятнадцать лет назад. Я зажмурилась, давая дорогу призраку. Слева потянуло холодом, я закуталась в шубку и тут же увидела бабушку – раскачиваясь из стороны в сторону, как утка, она призывно махала мне рукой. Я обернулась и чуть не закричала – первый призрак спокойно шествовал мимо кооперативного ларька. И тут началось – из парадных, низких окошечек подвалов, из детских песочниц и канализационных люков… отовсюду шли, ковыляя и приветливо махая руками, десятки мертвых бабушек. «Уходи плохая Диана, приходи хорошая…» – заворошилось в голове. Да, именно так мне говорили в детстве, когда я делала что-то недостойное. Обычно бывало достаточно просто выйти из комнаты и через минуту вернуться со словами «плохая Диана ушла, а я хорошая Диана». Но я не любила эту игру и, наверное, однажды моя бабушка прождала меня зря. Хорошая Диана никогда бы не могла желать кому-то зла.
И еще я боялась, что на самом деле не смогу отвести удар, позволив себя уничтожить. А в голове как-то сам собой сложился небольшой рассказик:
Лежу на рельсах – медитирую. О жизни, о любви, о подснежниках. Холодно, а мне даже жарко. Впереди, как звезда из черной чащи, – два огня.
Лежу, с боку на бок не перевертываюсь, лениво. И рассуждаю о мирах и странах, о бесполезности жизни… Перстень с медленным ядом, похожим на поцелуй майской ночи, на руке моей. Тонкое лезвие грузинского кинжала у пояса моего.
Выбираю не выберу – каким путем уйти? Сегодня или завтра? После Рождества или на Пасху? Лежу на рельсах и мечтаю, рассуждаю, медитирую. Захочу – уйду, не захочу – останусь.
И почему это бабка на станции говорила, что каждому свой час уготован?..
Я записала текст, примостившись на бардачке; в окне – неподвижный, словно прекрасное, античное изваяние Адониса – возлюбленного Афродиты, стоял Павел. Я высунулась из машины и, помахав ему исписанным листком, уже с легким сердцем поехала дальше. Теперь, если со мной что-нибудь случится, во всяком случае он будет знать, что бестолковая война не лишила меня разума и в последний момент… Но полно – какой последний. Я еще жива, и история эта сама собой не разрешится.
7
ВОЗДАЯНИЕ
Без труда нашла черную лестницу и поднялась наверх. Не знаю почему, но меня не покидала уверенность, что все разрешится именно здесь, в этой старой петербуржской квартире, и может быть даже сегодня. Сегодня – а я была одна, совсем одна. Хотя, может, так оно и лучше? Лучше, что больше никто не втянут, не запачкан.
Я остановилась перед дверью, переводя дух и инстинктивно прислушиваясь. Думаю, что в этот момент заскребись хоть мышь в углу – все мое дутое мужество враз разлетелось бы на куски. Это хорошо еще, что я отправилась на квартиру моей новой истерической приятельницы днем. Ночью у меня точно все отнялось бы еще раньше, чем я оказалась бы на втором этаже.
Во дворе играли дети, в маленькое, грязненькое окошечко были видны их яркие пальтишки, где-то наверху хлопнула дверь, и я поспешно вытащила ключ и, вставив его в замочную скважину, провернула пару раз. Я оказалась в неосвещенном коридорчике. Выключатель находился у парадной двери, но переть к нему через весь коридор ни сил, ни желания уже не было. Я сделала над собой усилие и, толкнув дверь кабинета, тотчас скользнула внутрь и зажгла свет.
«Ну что я такая трусиха? – выругала сама себя. – Ведь не воровка же я на самом деле! Хозяйка мне сама вчера ключ дала. А зачем? Может, как раз для того, чтобы выставить меня перед всеми как воровку?»