Мертвым не понять
Шрифт:
Какое-то время я сидела оглушенная, потрясенная, в трубке слышались короткие гудки.
Итак, я проиграла! Я потеряла Славу, но это еще ничего – милый, кроткий человек почти что на моих глазах обращался в жаждущее крови чудовище, а я ничего не могла поделать.
В полном изнеможении я повалилась на стол, не заботясь уже, как это выглядит. «Я не могу броситься в пропасть с пустыми руками? Господи, а что же я делаю сейчас?! Только что Слава почти раскрылся мне. Столько знать могли только трое – Пава, Владислав и учитель. Предположение, что мистификация – его рук дело, я отмела сразу. Во всей этой истории с двойниками никто не говорил напрямую, а сейчас мой собеседник ни много ни мало признался в том, что он – автор нашего тройственного союза и развала… Он же и пешка в этой игре – первая фигура, которой пришлось пожертвовать… Но могу ли я с уверенностью сказать, что именно учителю принадлежит оригинальный замысел объединить трех литературно одаренных людей, спаяв их в более совершенный и, следовательно, живучий механизм? По сути, он мог лишь повторять заранее внушенную ему идею. И тогда все встает на свои места: Слава придумывает историю, затем при помощи известного мэтра набирает актеров, которым и предстоит сыграть означенное произведение. Двое – больше не надо. Не надо и по жизни – двое вполне могут писать друг для друга, и никто им больше не нужен – но тогда нет никакой возможности прослеживать всю цепь событий, а тем более влиять на них. Через десять лет – когда связи установлены и положение более чем устойчивое – он сам вносит дисгармонию, для того чтобы вскоре выбыть окончательно и бесповоротно, поломав таким образом свой же собственный замок вместе с судьбами обитающих там людей. Да, он и вправду выкинул меня как тряпку! Но нет – этому не бывать! Я никому не позволю вытирать об меня ноги, даже если мне придется наступить при этом на собственное сердце.
Я посмотрела на молчащий телефон.
«Не дал договорить, не дал увидеть себя. Просто повесил трубку, ушел, выплюнув мне в лицо свои оскорбления, а я не могу теперь даже оправдаться! И эта боль – она теперь уже навсегда!
Но куда же все-таки может деться писатель-фантаст – человек, для которого обыденность и трехмерность катастрофически малы, который исчезает сейчас в мире двойников и теней, который… Но позвольте – двойственность?! – Я посмотрела на зеркало. – Что за бред! Не хочет же он, чтобы я бросилась на собственное отражение, почувствовав в нем врага?.. С пустыми руками в неизвестность?..»
Я закрыла глаза, собираясь с силами, потом отошла немного вправо к стеллажам и оттуда ринулась на зеркало.
От удара с полок посыпались тонкие брошюры, я увидела свой огромный голубой глаз, и тут же зеркальная дверь повернулась. Передо мною стоял Владислав.
– Ты… ты сделала это?! – Он выронил кассету, которую, наверное, только перед этим вынул из магнитофона. – Вот уж не ожидал. – Шоршона отступил на полшажка и уперся в стену. Небольшая кладовочка не располагала к широким жестам. Кроме магнитофона, здесь находилось уродливое кресло и чудом вмонтированная в стенку слева полка, при необходимости заменяющая стол. Заметив, что я рассматриваю помещение, Слава на секунду отвернулся, и в руках его оказался по виду довольно-таки острый нож.
– Я же предупреждал, что ты не должна видеть моего лица!
– Как в дурном вестерне! – Я покосилась на лезвие. – Ты это серьезно? Подумай! Все еще можно изменить…
– Никогда!
– Ты придумал интересную историю, думаю, что многие захотят прочесть ее… почему бы тебе…
– Не говори глупостей. – Он переложил нож в правую руку.
«Я знаю, что ладони у него сейчас горячие и потные».
– …Ты всего лишь пешка. Пешка – и ничего больше. Я уберу тебя…
– Слава! Давай, ты лучше сейчас отпустишь меня… ладно? – Я выставила вперед руку, надеясь остановить удар. – Ты ведь вовсе не убийца! Я никому никогда не расскажу, что здесь произошло… Ну… положи нож… ты и так меня уже напугал… Слава…
– Нет. – Он сделал шаг ко мне навстречу, глаза его сияли сумасшедшим блеском.
– Подожди, ну давай разберемся: если ты убьешь меня – значит, ты сделаешься пленником своего собственного сценария.
– Нет. Это ты попалась! Я предопределил это заранее!
– Ты предопределил себе роль убийцы?! Не смеши – ведь именно то, что ты следуешь букве плана, и показывает, что ты всего лишь раб идеи. Пересиль себя! Сохрани мне жизнь вопреки сценарию – и это будет поступок человека, а не пешки!
Я видела, что он почти что поверил мне, но в этот момент я, отступая, натолкнулась на стол и это вывело его из оцепенения.
– Ты – жертва! И я покажу тебе, как умирают жертвы… – Он шагнул ко мне навстречу, над его головой вспыхнула лампочка, и перед моими глазами вдруг предстала картинка: люстра расположена слишком близко к камере, так что почти ничего не видно… лицо Славы… бледное, взволнованное, даже какое-то одухотворенное… он что-то говорит, потом расстегивает верхнюю пуговицу рубашки – и все заливает светом…
Блеск ножа парализовал меня, я смотрела на Славку и думала, что вот он – живой… и чем бы я только не пожертвовала еще месяц назад, чтобы увидеть его снова. Лампочка ослепила меня, я отерла лицо тыльной стороной ладони. Владислав продвинулся еще на один шаг, я почувствовала, как мое тело качнулось в сторону и на противника, пальцы сомкнулись на правом запястье врага в жестоком захвате и уверенно повернули кисть с ножом вовнутрь. Раздался хруст, Слава закричал и разжал пальцы. Я вынула нож и толкнула его в позорное кресло, в чуланчике.
Удивительно, но уроки Никиты действительно не прошли даром.
Слава стонал, раскачиваясь, словно исполняя какой– то невиданный ритуал поклонов, потирая сломанную руку.
Не было больше ни страха, ни боли – одна пустота, и еще мысль, которую я проговаривала внутри себя как бесконечную мантру: «Никто и никогда, никогда не будет вытирать об меня ноги! Никто, даже самый лучший на этой земле человек».
8
ФИГАРО
Не помню, как я оказалась на улице, возможно, просто выскочила из квартиры и, почти не касаясь ступенек, пролетела их, сломав каблук и чудом не упав лицом на серый пол парадной. «Бежать! Бежать!..» – стонало внутри. Врезавшись всем телом в черную неровную поверхность двери, я вырвалась, наконец, на улицу, хватая ртом воздух.
Моя машина осталась у черного хода, но я не рискнула бы сесть за руль теперь уже чужого «мерса».
«Зачем мне враги, когда есть друзья, как ты?» – вертелось навязчивой считалкой в голове; сирена пролетевшей мимо «скорой» напомнила о Белкиной, сковав тело леденящим ужасом. А ведь еще немного – и я могла сделаться убийцей, а потом что?.. А потом все – как сказал Пава – все – дальше уже не получится ничего и никогда. «Гений и злодейство – две вещи несовместимые».
Фонтанка все бежала и бежала куда-то. Тревожно, одиноко стучал по гранитной набережной уцелевший каблук.
А ну ее к чертовой матери, эту жизнь! На хрен мне это надо!
Черно-блестящие воды манили, ласково подставляя обманные твердыни еще не растаявшего льда. Я облокотилась о решетку, свесив длинные распущенные волосы, которыми тут же принялся играть ветерок. Справа от меня в реке образовался крошечный водоворотик; извиваясь и по-птичьи разевая рот, он пил и пил воздух и водяной блеск, отраженные огни Невского и чужие мысли. Вдруг подумалось, что вот он вырастет, всласть навампирившись питерскими образами, да и стащит за зеленые хвосты с Аничкова моста четверку коней вместе с голыми каменными юношами, потом сглодает набережную, дом Белосельских-Белозерских, Аничков дворец, примется за низкое питерское небо.