Мертвый час
Шрифт:
– Что же делать? Где ее искать? Боже! Еще одна беда на мою голову. И так из-за Глеба всю ночь места не находила, лишь под утро в сон провалилась, – запричитала Четыркина.
После навязчивой встречи у салона Копосовой Сашенька переменила отношение к Юлии Васильевне с дружеского на прохладное. Но сейчас ей стало жаль несчастную женщину. Муж, какой бы ни был, – главный для женщины человек, а дочь – единственное сокровище. Пребывать в неведении, что с ними, в одиночку очень тяжко. Она обняла Четыркину:
– Не волнуйтесь. Дмитрий Данилович уверил меня
– Он так и сказал? Ой, как вы меня обрадовали, Александра Ильинична.
– Для вас просто Сашенька.
– Вот бы еще и Нина нашлась…
– Куда она денется? Раз обещала догнать, не сомневайтесь, так и будет.
– Я вся на нервах… С ума сойду, пока не вернется.
– Тогда идемте с нами. От нервов свежий воздух – первое дело.
– Пожалуй, вы правы. Все равно к Глебу не пустят…
Сашенька усмехнулась, решив после прогулки поведать Юлии Васильевне, как можно беспрепятственно посещать арестный дом.
– Пойдемте. Я как раз начала рассказ про царствование Елизаветы.
Дмитрий Данилович поднялся на второй этаж и прошел в кабинет графа. Кучер Петюня (Мария Дмитриевна поручила ему проводить князя к мужу) постучал, доложил и пригласил Тарусова зайти.
Волобуев сидел за столом и курил сигару.
– Проходите, Тарусов. Прошу извинить, но я не в форме. Вчера до вечера бегал по Питеру, пытался найти Урушадзе.
– Нашли?
– Увы! Вернулся последней машиной, напился дома до чертей… Не хотите похмелиться? Кажется, вы тоже вчера злоупотребляли?
Граф, человек в таких делах тертый, не ошибся. Князь вечером напился, причем в одиночку, и до сих пор не понимал, с радости или с горя.
Выговский после заседания куда-то исчез, Сашенька с дочкой уехали с Машенькой Волобуевой. Князь по Фурштатской направился к дому, но через несколько шагов приметил Лизу, сидевшую с книгой на скамейке. Она смотрела на него, улыбаясь той божественной улыбкой, которая всегда свидетельствует о глубоком чувстве. Тарусов ощутил давно забытое… Последний раз подобное волнение пережил из-за Сашеньки: любит – не любит? К сердцу прижмет – к черту пошлет?
Да быть того не может! Лиза просто рада встретить начальника. Князь подошел к скамейке, девушка встала. Дальше пошли вместе, обсуждая перипетии сегодняшнего заседания. Но Дмитрию Даниловичу хотелось говорить про другое, про главное, про то, что переполняло. Но не решался. И, надо признать, не из-за Сашеньки и детей. Опасался, что принимает желаемое за действительное, что у Лизы лишь юношеское восхищение его умом и талантом. Вдруг он признается, а выйдет конфуз?
Внезапно у какой-то меблирашки у Лизы подвернулась нога. Как назло, скамейки вокруг были заняты, пришлось зайти в заведение. Фаворская, вытирая слезы, пожаловалась, что боль такая, что сидеть не может, что надобно прилечь хотя бы на часок. Князь снял комнату на первом этаже. Лиза, опираясь на его плечо, с трудом до нее дошла.
Дальше все
Так сладостно Тарусову еще не было. Хотя Лиза оказалась неопытной (призналась, что в первый раз), страсть вела ее, раскрывая на ходу тайны и умения. От восторга князь кричал, стонал, забыв про несвежую наволочку, грыз подушку. А потом обессиленный, крепко обняв обретенное сокровище, лежал и пускал кольцами дым, а возлюбленная нанизывала их на свои удивительно красивые пальцы.
Провожать себя запретила, сказав, что брат очень строг. А еще… Еще просила не волноваться, заверив, что любит бескорыстно и ни на что не претендует.
Князь предложил Лизе на завтра выходной – ведь сам он уедет на целый день. Но стенографистка отказалась, заявив, что дома ей невмоготу и она с удовольствием расшифрует сегодняшний протокол, а потом поможет Выговскому с другими делами.
Уже по дороге домой у князя засвербело на душе. Что он натворил? Как жить дальше? Он обесчестил невинную девочку. И глупышка любит его, а он без нее уже существовать не может.
Приказав Тертию разбудить спозаранку, Дмитрий Данилович заперся в кабинете, осушил без закуски бутылку виски и провалился в сон.
Граф разлил коньяк, мужчины, не чокаясь, выпили. Тарусов, к ужасу, заметил, что пальцы его дрожат.
– Будете и дальше защищать мерзавца?
– Простите, кого? – князь, ушедший в тяжелые раздумья, потерял нить разговора.
– Урушадзе, – уточнил граф.
– Не знаю, – признался Дмитрий Данилович.
– Прошу – не надо. Уж слишком вы замечательны, не дай бог вытащите Авика и из этого дела. Еще?
– Пожалуй, нет. Я ведь по делу.
– Слушаю.
– В сей момент я представляю господина Четыркина…
Граф рассмеялся:
– Юля наняла?
Тарусов кивнул. После рюмки стало легче, но хотелось еще и еще, в чем Дмитрий Данилович не осмеливался признаться даже себе.
– Чертовы бабы, – воскликнул Волобуев, Тарусов вздрогнул. – Как же они непоследовательны. Сперва плакалась, что она ошиблась, что хочет избавиться от этого ничтожества Четыркина, на шею вешалась… И на тебе! Лишь забрезжила возможность отправить Глеба куда следует, наняла ему лучшего адвоката. А не помочь ли мне несчастной? Решено! Передайте Четыркину, что если не вернет сорок тысяч, пойдет в Сибирь пешком.
– Нет, граф. Такая «помощь» у вас не получится.
– Это еще почему?
– Потому что сорока тысяч в вашем ящике не было по крайней мере с февраля.
Граф округлил глаза:
– Откуда знаете? Да, я расплатился ими с неким Гюббе, но об этом знали он и я.
– Навел справки, – не стал раскрывать свои тайны Тарусов.
– Я же говорю, вы лучший. И что в такой конфигурации грозит Глебу? Ничего?
– Если последует моему совету и скажет, что был сильно пьян, отпустят с миром. Ущерба-то вам никакого. Ни покушения не было, ни кражи. Четыркин, вероятно, сунул сверток в карман, а когда протрезвел и обнаружил, стало стыдно признаться.