Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях
Шрифт:
Я подошел ближе. У изголовья кровати мне пришлось остановиться — так дрожали у меня колени. На портрете была изображена та пожилая женщина, которая позвала меня на — улицу Корнгассе. Кажется, брат покойного заметил мой взгляд.
— Это наша мама, — сказал он.
— Почему же она… не пришла на похороны?
— Ах, господин пастор: уже прошло три или четыре года с тех пор, как она умерла. Поэтому Францу пришлось уйти в город.
Я больше не задавал вопросов и лишь неотрывно смотрел на портрет.
— Знаете, у меня дома есть еще один, точно такой же. Если господин пастор… если он, может быть… — преодолевая смущение, говорил он.
Видя
Вот и все, что я хотел рассказать вам».
ФРИДРИХ ГЕРШТЕККЕР
Гермельсхаузен
Осенью 184… года один молодой, жизнерадостный человек с ранцем за спиной и посохом в руке медленно и беззаботно шагал по широкой проезжей дороге, которая вела от Марисфельда вверх к Вихтельсхаузену. С первого взгляда было ясно, что это был не ремесленник, который ходит из города в город в поисках работы, если еще раньше род его занятий не выдавал маленький, аккуратно сделанный этюдник, привязанный к ранцу. Безусловно, это был художник. Дерзко сбитая на макушку черная шляпа с широкими полями, длинные белые локоны; мягкая, еще совсем юная, но уже густая борода — все говорило за это, даже немного заношенный бархатный сюртук, в котором ему было, пожалуй, жарковато в теплые утренние часы. Он его расстегнул, и находившаяся под ним белая рубашка — жилетки он не носил — была лишь слегка собрана в воротнике платком из черного шелка, обязанным вокруг шел.
Когда до Марисфельда оставалось не больше четверти часа ходьбы, до его слуха донесся оттуда колокольный звон, и он, остановившись и опираясь на посох, стал внимательно вслушиваться в казавшиеся очень близкими звуки колокола, каким-то удивительным образом доносившиеся сюда. Колокол уже давно отзвонил, а он все еще стоял на месте и мечтательно рассматривал склоны гор. В мыслях он уже был с родными — с матерью и сестрами — в небольшой приветливой деревеньке у подножия Таунуса. У него, кажется, даже навернулись на глаза невольные слезы. Однако его легкий и веселый нрав гнал прочь все мрачные и печальные мысли. Сняв шляпу, молодой человек одарил доброй улыбкой пройденный путь, а затем, крепче сжав в руке свой грубый посох, бодро зашагал дальше.
Тем временем солнце порядком прогрело широкую, однообразную проезжую дорогу, которая покрылась плотной коркой пыли, и наш путешественник уже стал время от времени посматривать по сторонам — не найдется ли где-нибудь более удобная тропа? Правда, справа от основной ответвлялась еще одна дорога, которая, однако, едва ли была лучше первой и к тому же уводила от выбранного им маршрута в сторону, так что он еще какое-то время никуда не сворачивал, пока, наконец, не наткнулся на чистый горный ручей, через который вели остатки старого каменного моста. За мостом дорога заросла травой и дальше переходила в открытую почву; но так как никакой определенной цели, кроме желания прогуляться по живописной долине Верры и пополнить свой этюдник эскизами, он не преследовал, то, оттолкнувшись от единственного крупного камня, оставшегося от моста, и не замочив ног, он перепрыгнул через ручей на свежескошенный луг и быстро зашагал вперед по пружинящей под ногами траве в тенистых зарослях ольховника, очень довольный своим выбором.
«Теперь, — засмеялся он про себя, — у меня появилось преимущество, потому что я не знаю, куда я приду. Здесь нет никаких скучных дорожных указателей, которые за несколько часов объявляют, как называется следующее место, а потом каждый раз врут с расстоянием. Чем здесь люди измеряют время, хотел бы я знать? Тут как-то странно тихо — правда, по воскресеньям крестьянам нечего делать на дворе: если всю неделю идешь за плугом или рядом с телегой, то в воскресенье — не до прогулок; выспаться как следует удается только утром, в церкви, а потом, после обеда, вытягиваешь ноги под столом в пивной. Под столом в пивной… хм — бокал пива в такую жару совсем не помешал бы, однако до того времени и глоток чистой воды утолил бы жажду». И с тем он снял ранец и шляпу, подошел к воде и от души напился.
Освежившись таким образом, молодой человек обратил вдруг внимание на старую, удивительно разросшуюся плакучую иву, быстро и умело сделал с нее набросок и, теперь окончательно отдохнувший и свежий, забросил за спину ранец и продолжил свой путь, мало заботясь о том, куда он его приведет.
Так он путешествовал еще час, отбирая для своего этюдника там фрагмент скалы, здесь колоритные заросли ольхи, а кое-где и узловатый сучок дуба. Солнце тем временем поднималось все выше и выше, и он решил идти живее, чтобы хотя бы в ближайшей деревне не опоздать к обеду, как вдруг увидел впереди, у самого ручья, крестьянку, сидевшую на старом камне, на котором раньше, вероятно, стоял образ. Крестьянка смотрела на дорогу, по которой он шел.
Скрываемый зарослями ольховника, он мог раньше заметить девушку, чем она его; но едва художник, держась берега ручья, вышел из зарослей, укрывавших его от взгляда крестьянки, как та подпрыгнула и с радостным криком бросилась к нему.
Арнольд — так звали юного художника — от неожиданности остановился, заметив вскоре бегущую к нему навстречу с протянутыми руками красивую, как картинка, девушку приблизительно семнадцати лет, на которой была весьма своеобразная, но очень симпатичная крестьянская одежда. Арнольд, правда, сообразил, что она приняла его за другого и этот радушный прием предназначался не ему. Подбежав поближе, девушка испуганно остановилась, побледнела, а затем сильно покраснела и наконец испуганно и в то же время смущенно сказала:
— Не судите строго, незнакомый господин, я… я думала…
— Что это был твой ненаглядный, мое милое дитя, не так ли? — засмеялся парень. — И теперь тебе досадно, что вмешался какой-то другой, незнакомый и безразличный тебе субъект? Не обижайся, что я — не он.
— Ах, как вы можете так говорить, — прошептала испуганно девушка, — разве я могу обижаться; но если бы вы знали, как я радовалась!
— Тогда он и не заслуживает того, чтобы ты его ждала еще дольше, — сказал Арнольд, которому только теперь по-настоящему бросилась в глаза удивительная привлекательность скромной крестьянской дочери. — Был бы я на его месте, тебе не пришлось бы понапрасну ждать ни одной минуты.
— Как вы странно это говорите, — сказала смущенная девушка. — Если бы он смог прийти, он бы уже был здесь. Может быть, он болен — или даже… мертв, — вздохнув, медленно и поистине чистосердечно добавила она.
— И он так долго не давал о себе знать?
— Очень, очень долго.
— Он, наверно, был далеко отсюда?
— Далеко? Ну да, порядочный кусок пути отсюда, — сказала девушка, — в Бишофсроде.
— В Бишофсроде? — воскликнул Арнольд. — Я же там недавно жил четыре недели и знаю каждого ребенка в деревне. Как его зовут?