Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях
Шрифт:
«И все же, — кивнул врачу хозяин дома, — в любом случае мы вам благодарны, дорогой друг, за то, что вы привезли в наш город этот милый лесной смех, где он, правда, звучит не так громко, однако непременно находит свой благодарный отклик. И в особенности я вам благодарен за то, что вы своим рассказом вывели нас из удушливой атмосферы привидений на свежий утренний воздух реальной жизни. Я считаю, что любые оптические или акустические фантомы, как и в вашем случае, ко всеобщему удовлетворению сразу же развеялись бы, если бы близорукие очевидцы не забывали дома свои очки». — «Мне очень жаль, сударь, — сказал врач, бросив быстрый взгляд на жену, — но мне придется не согласиться
Свадьбу мы сыграли в городе. Разумеется, бабушка тоже должна была на ней присутствовать, однако она была так немощна, что не смогла бы выдержать дороги в поместье. Сразу же после тихого праздника в кругу семьи мы стали готовиться к непременному свадебному путешествию, ради которого я взял четырехнедельный отпуск.
Но, как ни прекрасен окружающий мир, мы все равно не выдержали больше четырнадцати дней на чужбине. Моя любезная супруга настаивала на возвращении к матери и к местам своих любимых детских игр, в тоске по которым она только что снова призналась.
Меня также тянуло туда. Тогда я бежал из этого уютного, приветливого дома, как генерал, проигравший сражение; теперь же меня подмывало въехать туда в качестве победителя.
Мы приехали вечером и застали мать и шурина в лучшем здравии. O первых двух неделях нашего медового месяца у нас остались самые лучшие впечатления, и тем не менее — впервые с тек пор, как она стала моей, — я заметил, что лицо моей драгоценной жены не такое веселое, как обычно. Когда мы остались с ней наедине, мне захотелось выяснить причину этой перемены. Она честно призналась мне, что на нее с новой силой нахлынули воспоминания о бедном друге детства и что ей кажется, будто она никогда не сможет теперь так безмятежно радоваться своему счастью, зная, что он ушел из этого мира, не изведав всех наслаждений нормального, здорового человека.
Я как умел пытался отвлечь ее от этих мыслей. Все было напрасно. Она оставалась тихой и подавленной, подолгу стояла у окна, рассматривая звезды на небе, и время от времени вздыхала. Я уже начинал тревожиться за нее.
Однако уже на следующее утро это облачко над нашим супружеским счастьем рассеялось. Мы обходили вместе с шурином Хубертом его хозяйство, преумножение которого не оставило равнодушным еще одно дитя деревни в лице его сестры; мы восхищались коровами из Альгау и овцами породы „рамбулье“, которые были приобретены к этому времени, и возвратились из похода по мызе с отменным аппетитом. Несколько бутылок „Редерера“, которые были удостоены — чисто символически — внимания обеих дам, привели нас в прекрасное расположение духа, после чего мы, в конце концов, расстались, чтобы немного вздремнуть после обеда.
Франциска после беспокойной ночи сразу же уснула крепким сном, который мне не хотелось нарушать, тем более что я собирался ответить на давно скопившуюся у меня кипу писем. Закончив свои дела, я зашел к ней, но в комнате ее не обнаружил. Экономка сообщила, что „госпожа докторша“ вышла час назад и направилась в сторону лесной долины. На душе у меняя было неспокойно: я боялся, что там на нее снова нахлынут старые воспоминания. B любом случае, я не хотел надолго оставлять ее одну и поэтому сразу же направился к кленам, чьи верхушки, освещенные закатными лучами солнца, напоминали о моем первом вечере здесь.
Но не успел я выйти за ограду парка, как, к своему ужасу, увидел жену, сломя голову бежавшую в мою сторону; она была до того бледна и растеряна и так дико оглядывалась по сторонам, что казалось, будто она спасается бегством от какого-то настигавшего ее преследователя. Я окликнул ее по имени, a затем что было сил бросился ей навстречу. Я успел добежать до нее как раз в тот момент, когда силы покинули ее и она почти без сознания упала мне на руки.
Когда она немного пришла в себя и с моей помощью встала на ноги, то впервые минуты была в состоянии лишь молча и со страхом оглядываться по сторонам. Затем, правда, она уже настолько успокоилась, что даже смогла рассказать обо всем случившемся с ней. A теперь я передаю слово ей самой. Никто, кроме тебя, дорогая супруга, не сможет дать более подробный отчет о твоем приключении». — «Еще и сейчас я не могу вспоминать об этом без легкой дрожи, — призналась жена врача. — Мой муж пытался внушить мне, что все это было лишь моим внутренним ощущением, которое я в своем возбужденном состоянии — как ты это назвал? — „спроецировала вовне“. Но, как бы я ни пыталась установить, извне это действовало на мои чувства или изнутри, факт остается фактом: это было такое же реальное впечатление; как и любое другое, и — как это ни назови — на меня оно подействовало.
Меня и в самом деле одолевали грустные мысли по дороге к лесной долине. Я вспоминала прожитые в этих местах старые добрые времена. С тех пор прошел лишь год, но какими далекими они мне тогда показались — настолько далекими, что я, став добропорядочной супругой, даже не понимала, как я способна была на такие дикие выходки. Затем я вспомнила моего бедного доброго товарища: каким он был замечательным человеком, которого только я смогла по-настоящему оценить, как льнуло ко мне его страстное одинокое сердце и — при всей его трагедии — каким счастьем для него самого явился этот горестный конец.
Даже если бы ему суждено было остаться в живых и однажды все равно пережить неизбежную разлуку со мной — я нисколько не сомневалась в том, что он бы погиб. Но разве я сама смогла бы — несмотря ни на что — сдержать данное мною клятвенное обещание никогда не покидать его? Уже в те первые дни я почувствовала, что с моей стороны это была жертва, и если бы я знала, что сделаю тем самым несчастным друга моего брата, если сдержу слово и вообще не выйду замуж… но все это выглядело сейчас только бессмысленным: самобичеванием.
Одним словом, я с тихой грустью думала о моем друге детства, и в моих мыслях не было и намека на какие-нибудь неприятные предчувствия. И вот — представьте себе: едва я приблизилась ко входу в долину и бросила взгляд на наши деревья, как с верхушки его дерева, которое было повыше, раздались совершенно отчетливые звуки. Это был и в самом деле тот смех, которым смеялся он, только слегка приглушенный, словно доносившийся откуда-то издалека, и не настолько громкий, чтобы вызвать эхо. Он звучал недолго, постепенно становясь все тише и переходя в какой-то жалобный стон, точнее, в показной смех страдающего человека, который старается скрыть свою душевную боль.
Я застыла на месте, словно парализованная ужасом, непрерывно вслушиваясь в эти звуки даже после того, как жалобные интонации сменились более звонкими: теперь это был резкий, пронзительный, издевательский хохот — но и он продолжался недолго, — и внезапно все смолкло.
Я похолодела от страха и едва решилась бросить быстрый взгляд наверх, уже заранее готовая к тому, чтобы увидеть там знакомую мне фигуру. Но там не было никого — лишь ветер легонько покачивал верхушку дерева. Тогда я, набравшись храбрости, повернула назад; у меня дрожали колени, а в голове была только одна мысль: скорее домой, к мужу.