Мёртвый хватает живого
Шрифт:
Пусть Стас поест как следует. Она любит его, а он так проголодался!
Но Стас вдруг выпрямился — его окровавленное лицо было красиво, в нём появилось что-то мужественное, героическое, — и больше не ел её.
«Мой счастливый поэт наелся», — подумала она.
Спустя мгновенье она полетела куда-то.
Глава двадцать шестая
— Софья, а мы не проспим? Уже светает за окнами, или мне кажется? Батарейка, что ли, в моём телефоне села? Почему будильник не звенел?
— Шур, дай поспать. — Она перевернулась с живота на спину, натянула до шеи одеяло. — Холодно-то как. Батареи, наверное,
— А, — сказал Шурка. — А мне снилось, что мы долго любили друг друга. В этой вот самой кровати.
— Тебе не снилось. Мы почти до трёх часов изображали животное о двух спинах.
— А. Да. Ага. — Он сел в кровати, протёр глаза. — Мы же делали детей. Мальчика. Нет, близнецов. Всё, вспомнил. Было много страсти. И что-то такое, чего раньше никогда не было. Желание последствий. Вот почему я так плохо соображаю. Ну и спал я. Я похож на счастливого человека?
— Похож на плохо соображающего человека. На того, кому надо поспать. Хотя уже девять.
Шурка встал, закрыл портьеры:
— Вроде через наши новые окна ничего не слышно. Ведь «Северпроект», четыре стекла. Да и выходят не на Рижскую, а на спальную сторону. Помнишь, как мы подбирали квартиру? Чтобы и без кредита, и без агентств, и без «долевого участия». И не «убитая». И недалеко от офиса. Мы умные торгаши, никогда не переплатим.
— Надо вставать помаленьку. — Ей хотелось зевать, потягиваться и снова зевать и потягиваться. И спать. — Кое-кому можно и полежать в кроватке, а кое-кому — завтрак готовить. Хотя кое-кто…
— …обещал кое-кому…
— …завтрак и кофе в постель.
— И этот Обещалкин за пять минут сделает овсянку «Быстров» с персиковым ароматом и сварит кофе. Что мы предпочитаем сегодня: «Алоис Далмайр» или «Давидофф»?
— Мы предпочитаем сладкий поцелуй мужа и любую бурду, которую он выдаёт за кашу и кофе.
Она дотянулась до пульта на тумбочке и включила панель телевизора. Посмотрела в уголок экрана, на погоду. Ноль и снежинка.
— Тебе нужен телевизор? — крикнула на кухню.
— К чёрту телевизор, — ответил Шурка.
— Правильно, — сказала она. — Правильно.
Сегодня всё должно быть правильно. Зачатие — если оно произошло — тоже произошло сегодня. Они начали поздно, в полночь. По гороскопу. Они долго говорили вчера, и разговорами, планами, мечтами о будущем, о счастье, о любви, о ребёнке, о двух детях, о трёх, так возбудили себя, что чуть не сошли с ума. «Шурка, мы так счастливы, что даже страшно!» Отдаваясь Шурке, Софья вначале будто и не чувствовала его физически, а ощущала сердцем, думала, что всё, связанное с нею и Шуркой, становится счастливым. Она была счастлива с ним все дни, её мама любила его, гендиректор, жутко скупой на похвалы и вообще офисный крикун и деспот, попавший в должность по дальнему родству с собственниками, улыбается ей (нет, не признаётся в любви, для любви у него имеются секретарши, аккуратно меняемые им через полгода с выплатой особых премиальных) и ему, и говорит, что без них фирма бы развалилась, — и то была если не правда, то возможная правда: прибыль фирмы, когда Софья и Шурка стали работать в паре, за три года удвоилась. Для местной торговой сети в пору финансового кризиса это было счастьем. Вот и дети, которые у них родятся — а ей казалось, что она уже чувствует в себе новую жизнь, она потрогала, погладила под одеялом свой живот, — будут непременно счастливы. Исключительно счастливы. Счастливы, как их мать и отец. Нет. Счастливее. Дети должны быть счастливее своих родителей. Вот где настоящий прогресс, подумала Софья, откинула одеяло (надо будет постельное в машинку забросить), поёжилась и опустила ноги на ковёр.
— Кровать у нас огромная, — сказала она, стоя у зеркала и слыша запах кофе, плывущий из кухни. — Или я за ночь уменьшилась. «А должна бы увеличиться». Она снова погладила свой живот. Слишком плоский даже для небеременной. А уж для беременной, к тому же уже целых… шесть часов, — тем более. Она посмотрела на лицо в зеркале. Невыспавшееся счастливое лицо. Спустя месяца три… нет, не три, а семь… кто же в таких делах торопится, это же не торговля «молочкой»… она научится соблюдать дистанцию перед зеркалом, плитой, перед витринами, перед Шуркой, наконец. Живот у неё будет большой, и она будет беречь его. Беречь тех мальчиков и девочек, что будут там подрастать. Близнецов ни у неё, ни у Шурки в роду не было, но они почему-то надеялись родить близнецов. Шурка объяснил ей, почему они думали о близняшках: очень хотелось наблюдать, как, чем будут отличаться двое очень похожих и очень счастливых людей.
— Конечно, ты уменьшилась, — ответил с кухни Шурка. — Я полночи тебя по кровати искал. Пока не нашёл и не увеличил.
С чувством юмора у Шурки не очень. Зато серьёзно Шурка умеет сказать так, что хочется обнять его и, как он говорит, «затискать».
— А почему так холодно дома, если на улице ноль?
— Мне на кухне не холодно. Если тебе холодно, залезай под одеяло. И немедленно, слышишь? Не морозь моих детей.
А вот это неплохо сказано.
Да, этой ночью они стали ещё счастливее. Куда уж больше!
Она нырнула под одеяло. С кухни тянуло персиковым ароматом и запахом кофе. И ещё немножко подгорелым молоком. Наверное, молоко было не свежее. Она услышала, как Шурка ставит тарелку на серебряный поднос.
С каждым днём они становились всё счастливее. И каждую ночь — вот сегодня пропустила, потому что они делали близнецов, — Софья молила Бога, чтобы их счастье не кончалось. Чтобы каждый следующий день был счастливее предыдущего. Наверное, об этом же молился и Шурка. Наверное, вчера на ночь и он забыл попросить у Бога о продолжении счастья. Что ж, он был очень занят. У Бога ведь так много счастья. И она быстро помолилась: «Господи Боже, прости, что я не обратилась к тебе вчера. Прости, что забыла тебя. Дай нам с Шуркой счастья так же, как давал его все дни. Не оставляй нас в этот день только потому, что я забыла сказать тебе спасибо за счастье, которое ты там давал эти годы, день за днём. Прости и дай. Может, я выгляжу примитивной торговкой, так молясь, но иначе я не умею. Не умею молиться заученно. Прости и дай. Шурка такой хороший… — И вдруг у неё защемило сердце. Она почувствовала неясную тревогу. Уж очень всё хорошо у них шло!.. Что это она — в прошедшем времени?… Забыла помолиться на ночь. И не помолиться, как молятся религиозные люди, например, Шуркина бабушка, а попросить у Бога продлить их счастье. Всегда просила, и счастье было, а тут забыла, и… И это дурной знак. — Господи, — прошептала Софья, взглянув в потолок, — не оставляй нас. И не оставляй наших будущих детей».
Она услышала Шуркины шаги.
Он поставил поднос на простыню, она убрала одеяло.
— У тебя испуганное лицо, — сказал Шурка. Он залез на кровать, обнял её, поцеловал.
— Осторожно, — сказала она. — Ребёнка придавишь.
— Близнецов, — сказал он.
— Вот рожу детей и придётся перестать ходить голыми по квартире, — сказала она.
— А давайте все ходить голыми, как первобытные.
— Ну-ка стань серьёзен, мой добрый Шурка. И принеси себе кашу и кофе.
— Не хотел быть сегодня серьёзным, но раз ты настаиваешь… Во-первых, в кране нет воды. Ни холодной, ни горячей. Во-вторых, в батареях нет тепла. Так что морозишь моих детей не ты, а домоуправление. Бойлерная. Главному инженеру давно пора… ладно, я обещал не злиться и не говорить матерных слов. Ради наших детей. Или ТЭЦ морозит. Водоканал и ТЭЦ сговорились и подвергли наши слабые тела испытанию.