Мёртвый хватает живого
Шрифт:
Она бывала в морге. Где только не приходится бывать журналисту. И номерки не то чтобы похожи на морговские… а они явно оттуда. И чересчур медленные движения, и эта замороженность, и молчание, молчание… Кто эти белые? Что, чёрт дери, за живые трупы с номерками? Что тут за спектакль, в чём его соль?
«Ладно, грымза замороженная!.. Посмотрим, кто кого. Ты у меня дашь интервью как миленькая».
Регина переступила ногами, поскользнулась — будто кто-то схватил её за каблук, — и упала. Но никто не схватил, а всё эти чёртовы каблуки. Репортаж на каблуках, чёрт возьми!
Она подобрала микрофон. Поднялась. Стала отряхиваться.
А
И в вечерних новостях по «Регион ТэВэ» покажут запоминающийся эпизодик с участием знаменитой тюменской телезвезды Регины Снежной. Покажут, как Регина делает репортажи… Наняли четверых актёров, и загримировали.
Но — голышом по снегу? В Тюмени есть такие закалённые актёры? Актёры-моржи? Сколько же им заплатили, чтобы они шуровали без трусов по городским улицам? Актёры драмтеатра — отнюдь не трущобная беднота. Разве что актрисы-пенсионерки вроде этой строптивой бабульки…
Регина закончила отряхиваться. Хорошо, что снег мокрый. Почти не видно. Причёска, наверное, сбилась набок. Она накинула свалившийся капюшон. Надо у Коли спросить.
— Коль?
Пока она думала о причёске, каблуках, мокром снеге, Катьке с Лёнькой и актёрах, произошло то, что она… о чём она… уже представила… уже подумала. Но это её представление было так, мимолётной картинкой — в какую она не верила. Регина и сейчас, когда картинка складывалась на её глазах, в неё не верила.
Голая старуха с белым лицом обошла камеру (Регина поймала его извинительный взгляд: он как бы извинялся за то, что старуха не желала сниматься), взялась за Колю этак по-матерински, потом встала на цыпочки, разинула рот пошире — и укусила Колю за шею. И отхватила от Колиной шеи кусок мяса. Регина выронила микрофон, откочила. И опять упала, наступив на микрофон. Она не стала подниматься, а отползла. Ей надо вон туда. Коля закричал. Он упал и бился на снегу. Весь в крови. Лицо, пуховик. Из прокушенной шеи била кровь. Снег вокруг Коли быстро краснел. К нему шёл голый парень. Регина отползла ещё дальше. Позади была арка. Коля отбивался лёжа — уже от двоих, — но в руках его не было силы. Шею ему так разорвали, что там виднелось что-то белое. Регина ещё отползла. За ней не было никого. Коля вдруг вскочил, весь залитый кровью, встал перед объективом камеры, и камера снимала его, а голый парень и голая старуха разодрали на нём пуховик — парень с одного конца, бабка с другого, — а потом рванули пуловер, рубашку — откуда в бабке эта дьявольская мощь? — и приникли к Колиной спине. А камера всё снимала. Голая бабка и голый парень жрали Колю со спины, держали его руками, не давая ему упасть. Регина огляделась. Люди разбежались. Никого поблизости. Она, едящие голыши, Коля. И камера снимала поникшую голову Коли…
Регина поднялась, откинула назад сбившийся капюшон, достала из-под куртки мобильник. Включила камеру. И стала снимать. Снимала Колю, бабку, перепачкавшуюся в крови (оттого её тело казалось ещё белее, чем было), снимала, как бабка жуёт куски Коли. Снимала парня, оторвавшего что-то от Колиной спины и начавшего оторванное есть.
Никто не помог Коле, никто не остановил голышей-людоедов. Регина поняла, почему по ту сторону улицы люди разбегались. Им было ясно, с кем они имеют дело. Кто-то из голых кого-то съел. У всех на виду. А на этой стороне улицы кем-то съеденным стал Коля. Славный Коля.
Старуха и парень перестали держать его. Коля упал. Старуха и парень опустились на четвереньки и стали есть Колю на снегу. Регина фотографировала. Надо забрать диск из камеры, подумала она. «Они жрут Колю, а на меня — ноль внимания. Может, я смогу. Это будет хоть что-то. Я должна. Я заберу. Я смогу. Вот голый парень взглянул на меня — словно внутрь меня — и дальше ест».
Заливалась где-то автосигнализация. Кто-то кричал. Крик был похож на Колин. Так отчаянно кричат, когда знают, что умрут… Кричали где-то недалеко. Наверное, там ели кого-то «муж и жена». На той стороне улицы стали стрелять. Ещё, подряд: хлоп, хлоп. Она нашла глазами. Милиция. Дэпээсники. Они стояли у здания «эМТээС», но ближе к Республики, чем то место, где перешли дорогу голыши. Регина поставила камеру на предельный zoom и сняла и милицию. Дрянь, конечно, все эти телефонные камеры. Но она не уверена, что сможет достать диск. Сейчас старуха и парень встанут — и пойдут на неё.
Регина отбежала в арку между двумя пятиэтажками. Старуха и парень поднялись. Осмотрелись. Медленно так. Она вжалась в стену арки. Нет, её они не заметили. И направились к улице Республики. Все в крови. Голые. Как могло быть то, что было? Если бы они увидела убийство, ограбление, — она поверила бы. Ограбление она видела дважды… Но — людоедство? И голых людей, идущих по снегу?… Какой-то толстенький мужчина, как бы подпрыгивая на ходу и подбрасывая портфельчик, быстрым шагом прошёл мимо неё. Шёл туда, где были старуха и парень.
— Не ходите туда, — сказала Регина.
— Ты больна, что ли?…
И он потопал прямо за старушенцией-людоедкой и за парнем-людоедом. Регина смотрела из арки. «Вот же дебил. Идиот. Сейчас они его…»
Толстячок шёл и смеялся над голышами, и те остановились, медленно обернулись и зацапали его — когда он поравнялся с ними.
«Диск!»
Чувствуя, как в спину её легонько подталкивает сквознячок из арки, она бросилась к камере и вытащила оптический диск. Подняла свою сумку. Убрала туда диск.
Глава двадцать восьмая
«Дедушка» открыл дверь с номером «15». Кушетка, застеленная белой простынёй. Дедушка был в белом халате, а брюки его были плохо поглажены. Неаккуратно — не то что у её папы. Но гладить брюки — не главное. Главное — любить.
У «дедушки» были старые руки с очень длинными худыми пальцами. Эти пальцы снимали с Тони куртку и сапожки. Тоня осталась в блузке, кофточке и брючках.
— Какая ты стала тяжёлая, Тоня.
Амбразура в глазах Тони пропала, сократилась до узкой, с лезвие, щели, и потом совсем исчезла. Видела ли Тоня? Она не знала. Что-то — видела. Какую-то далёую и глубокую пропасть, нет, не пропасть, — космос. Она была там, и космос был в ней. Двигалась ли она? Да, она летела. Или колыхалась. Она была. Тоня осознавала себя как нечто существующее, слышащее (тиканье часов на стене, частое дыхание «дедушки» (испуган ли он?), шум машин на улице, скрип кушетки, когда на неё сел хирург), но не чувствовала ничего. Она лежала на кушетке, — и была там, где была — в тёмном колыхающемся космосе. Она была — и её не было. Никто больше не умирает. Умирают от пуль, но в мире любви пуль не станет. Они будут отменены. Она была благодарна. Кому? Она не знала, кому, но это не имело значения. Новый мир весь наполнен любовью и благодарностью. Кто-то же создал его. Любить создателя — то же, что любить Женю или Володю, или Ларису. Или папу — которого нет здесь, но с которым она встретится.