Мёртвый хватает живого
Шрифт:
С позвоночника свисал красный в белый горошек галстук, концом провалившийся под рёбра грудной клетки. Белая рубашка чиновника была разорвана по плечам и до живота, рукавов и пуговиц не было. Думаю, милиция или бригада из дурдома обнаружит в гостиной Танькиной квартиры разодранный пиджак. Если, конечно, милиция или «пятая бригада» заинтересуется случаем с Танькой и её попорченным мужем — вовсе не мёртвым, как оказалось. Умирать, как я смотрю, люди нынче не спешат. Ни до милиции, ни до «скорой» дозвониться нельзя, и это наводит меня на мысль, что случай с Танькой — в городе не единственный.
Что-то происходит. Людоедство. Прыжки с пятого этажа. Стрельба. Человек в пальто, набросившийся на подполковника. Нельзя никуда дозвониться. В новостях — ничего. Отключена вода. И тепло. Может, террористы отравили чем-то воду? Как они могли отравить её? Отравили Туру? Абсурд. И на водозаборазх вода проходит всякие там стадии очистки и дезинфекции.
И кто же будет передавать эти людоедско-яблочные новости? Понятно, отчего ни слова по ТэВэ и по радио не передают. Власти решают, как бы так сообщить, чтобы сохранился порядок. Или как бы не сообщить. Власти, как всегда, либо боятся паники среди населения, либо не знают, как себя вести, либо ждут указаний более высоких властей, либо всё вместе. Либо случилось что-то такое жуткое (почему-то Танька, засыпаемая снежком, и её обглоданный муж кажутся мне не жуткими, а трагикомическими персонажами; потому, должно быть, что я всё ещё не верю в увиденное, как не верю в хоррор-кино), о чём власти сообщать вообще не хотят, пока не предпримут «надлежащие меры». Подтягивают какой-нибудь спецназ для «зачистки»… Или подвернувшихся солдатиков срочной службы — из какого-нибудь стройбата или желдорбата… Ага, а потом комендантский час «в связи с бактериологической опасностью», проверка паспортного режима, — и диктатура вынырнувшего из тени тюменского удельного князька, с ума сошедшего от нефтяных и газовых барышей, тяготеющего к мировой власти и готовящегося для начала низложить российского президента, не умеющего правильно распределять нефтяные доходы и делать газовую политику. А может, власти и не верят в то, что происходит. Думают, какие-то идиоты балуются, звонят по телефонам. Вот кто поверит в то, что жена съела мужа, спрыгнула из окна и съела ещё одного человека, пытавшегося ей помочь? «Алло, вас слушают. Ясно. Каннибализм на Рижской. Прыжки с пятого этажа. Обычное дело. Теперь все едят и прыгают. Сейчас вышлем спецназ, «скорую», бойцов ОМОН и наблюдателей из ООН. И водопроводчика». И общей городской реакции нет. Есть, допустим, реакция частная — тех же врачей «скорой помощи», у которых, можно предположить, все машины на вызовах, и телефоны, что называется, оборваны, и реакция милиционеров, до которых тоже нельзя дозвониться, потому что звонящих намного больше, чем отвечающих.
Я приник к окулярам. За пару минут ничего в Танькином окне не изменилось. Свет в комнате всё горел. И на кухне. Муж, как и Танюшка, оказался существом медлительным.
За рёбрами обглоданного аккуратиста свисали переплётшиеся малиновые жилы, кое-где болталось не доеденное Танькой мясо. Сердца в левой части груди у муженька не было. Я всмотрелся: не было. Через дыру на месте сердца просматривалась освещённая гостиная. Но человек без сердца жил, шевелился, вертел головой, вытягивался на позвоночнике в оконный проём. Вот он посмотрел вниз, на майора, на обкусанного подполковника и на человека в пальто…
Тут-то майор внизу и заметил высунувшегося из окна бюрократа в галстуке. Наверное, Танькин муж крикнул что-то или прорычал, и майор услышал его. И поднял голову. И пока его начальник, подполковник, стрелял в человека в пальто — я слышал хлопки выстрелов, злой обкусанный подполковник, обречённый уйти на пенсию по инвалидности, кажется, опустошил всю обойму «Макарова», но в это время я смотрел на позвоночного монстра, не могу же я на всех сразу смотреть, да, мне бы три головы, шесть глаз и три бинокля, впрочем, похоже, настают такие интересные времена, когда всё будет возможно: и жизнь без сердца, и восстание из мёртвых, и пожирание ненавистных мужей, и три головы на одних плечах, — майор грозил пистолетом Танькиному мужу. Майор открывал рот, пускал пар, выкрикивал что-то, глядя на пятый этаж. А персонаж на пятом этаже пар не пускал. Откуда бы взяться пару — коли ни лёгких в тебе, ни сердца?
Я оторвался от окуляров, потёр слезящиеся глаза, подумал: надо пойти в ванную и умыться-освежиться, но вспомнил, что воды нет, и снова приткнулся к биноклю. Так вода всему причиной — или не вода?… Или Танька съела не то яблоко? И заразила мужа? И все в городе понаелись этих зелёных яблок — завезённых в Тюмень врагами народа, — и начали заражать тех, кому яблок не досталось? Угу, врагами народа. Объединившимися диверсантами-коммерсантами из Китая, Венгрии и Молдавии. Вечером обязательно схожу к Регине. А не позвонить ли мне на ТэВэ?… Ну-ну, трубочку снимет дежурная по телестудии: «Ваше имя, отчество, фамилия. Прописка тюменская? Утверждаете, что на Рижской люди прыгают из окна и едят друг дружку, и что уже наполовину съеден личный состав Ленинского военкомата? Это очень интересно. Высылаем репортёров и оператора. Никуда не уходите. Ждите дома. Репортёры будут одеты в синие халаты, оператор — в белый. На шапочке у оператора будет красный крест — это логотип нашего телеканала. Спасибо за внимание к нашему каналу».
Муж Танькин выпрыгнул из окна, когда подполковник отстрелялся. Майору было не до того, чтобы помогать своему начальнику. Танькин муж оказался проворнее Таньки — и словно бы сообразительнее. Он не пополз, как Танька, по подоконнику (не потому ли, что руки у него не очень-то работали? И не потому ли, что помех-рам и помех-стёкол перед ним не было?), а, покрутив головой и будто бы выбрав точку приземления, сгруппировался, поджался как-то, и, оттолкнувшись мощно ногами, вылетел из оконного проёма: ноги в брюках подогнуты к грудной клетке, «перчатки» на коленных чашечках. Приземлился он на ступни, обтянутые носочками. Рядышком с майором. Майор отскочил от него — и вовремя. Несмотря на то, что из обоих коленей у бюрократа, повалившегося на бок, вылезли берцовые кости, прорвав брюки, и одна коленная чашечка выскочила, отлетела в сторону, к телу Таньки, — он, перебирая остатками рук и ёрзая остатками туловища, ползком, подняв головёнку и открыв рот, двинулся к майору. Пистолет майора, нацеленный монстру в глаза, того нимало не беспокоил. Он словно и не знал, что это такое. Майор выстрелил, и первая пуля ушла куда-то в бездну грудной клетки Танькиного мужа. С тем же успехом майор мог бы палить в небо. Подняв пистолет повыше, офицер снова выстрелил. Но ползущий чинуша сделал какое-то движение рукой — и пуля вошла ему не в голову, а перебила лучевую кость и слегка царапнула череп, снесла клок волос над ухом. Уцелевшая рука человека-позвоночника потянулась к голени майора, тот отпрыгнул, стреляя почти в упор. Из шести выпущенных пуль две попали в глаза Танькиного мужа. Куда попали четыре другие пули, я не заметил. Наверное, пролетели мимо. Майор запаниковал и промазал. Тут запаникуешь: ползёт этакая дрянь на тебя — башка крутится на позвоночнике, в груди нет ни сердца, ни лёгких, и вообще мало что осталось, — и угрожающе щёлкает зубами. Танькин муж уронил лицо, разбросал кости-руки по снегу. Изо рта убитого вытекла белого цвета пузырящаяся слюна. Майор, оглядываясь на того, кого следовало бы назвать дважды трупом, направился к подполковнику. И я перевёл «Minox» правее.
А тот — я глазам своим не поверил — сидел в снегу по-турецки, выставив обглоданную ногу, и блаженно улыбался. Рот до ушей, хоть завязочки пришей, как любила говорить мне моя школьная литераторша. Только тут не школа, и не урок литературы, и лыблюсь глупо не я. Пистолет выпал из пальцев подполковника. Майор подобрал его, сунул в открытую кобуру на портупее у своего начальника, стал что-то говорить ему. Тот отвечал, всё блаженно улыбаясь. И говорил он много в ответ, и всё улыбался. Никогда не видел, чтобы человек говорил с улыбкой.
Речь сидящего в снегу подполковника майора, кажется, озадачила. Он почесал стволом пистолета за ухом, переменил в рукоятке обойму. Сказал что-то подполковнику. Вытянулся, отдал ему честь. Подполковник всё улыбался, но уже как-то слабо. И тут я увидел, как он завалился набок и словно бы заснул. Человек в пальто, припомнил я, тоже свалился у забора: вроде как уснул. А потом… На подполковника падал снег, и майор стоял рядом с начальником и не знал, что делать. Он сунул свой перезаряженный «Макаров» в кобуру, опустился на корточки возле заснувшего, попробовал его поднять, усадить снова по-турецки. Майор был мужчина здоровенный. Усадить подполковника у него получилось. Но глаза подполковника были закрыты, и, как мне показалось, в лице не осталось ни кровинки. Похоже, настало время майору проститься со своим боевым товарищем и командиром. Подполковник умер не то от болевого шока (вам бы полноги отгрызли!), не то от какого-то заражения. Но от какого? Чем был болен человек в пальто — обыкновенный зевака, полчаса назад топавший куда-то по Рижской?
И тут я вспомнил про осколок, вытащенный человеком в пальто из ноги. Осколок стекла, перепачканный тёмно-малиновым. Перепачканный тем, что было у Таньки в жилах. Малиновой кровью — быть может, позволяющей не дышать, жить без лёгких, без сердца и половины груди. Не говоря о таких мелочишках, как откушенный нос. Короче говоря, дающей организму какие-то сверхчеловеческие возможности, доселе неизвестные. А что? Гипотеза вполне удовлетворительная. Да, с фантастическим элементом, с одним «иксом». Но «икс» этот рано или поздно будет открыт, — и лучше бы рано, чем поздно.