Мерзавец на выданье
Шрифт:
И не солгала. Действительно, уже несколько часов (с тех пор, как Валерия озарилась любовью к Мише) у нее ни минуты свободной не было.
— Выгнать некогда, — повторила она. — Потому Французский и живет у меня. Чепуха, не бери в голову, я быстро управлюсь.
Однако, и такой ответ не устроил Михаила. Он возмутился:
— Что значит — управлюсь? Приглашает она меня. Соображаешь, как я буду выглядеть?
— Перед кем? Перед Французским? — изумилась Валерия. — Перед этим хронически-подданным? Разве тебе не плевать на
— На его мнение мне плевать, а на свое — нет. Мы что, все втроем будем проживать у тебя? Я, ты и Французский подданный?
— Нет, конечно. Я же тебе сказала: Французского сейчас прямо выгоню, — заверила Валерия, победоносно потрясая бутылкой шампанского.
Михаил представил как это будет выглядеть и поразился ее жестокости.
— Как выгонишь? — спросил он. — Ночью?
Валерия его успокоила:
— Почему — ночью? Почти светает. К тому же, Французский привык, не первый раз его выгоняю.
Михаил грустно подумал: «Уже неплохо. Если мне „повезет“, и у нас с ней все сладится, хоть буду знать какая ждет меня в будущем участь».
— Ладно, — миролюбиво согласился он. — К тебе так к тебе.
Однако миролюбие Михаила мгновенно исчезло, едва выяснилось, что Валерия намеревается и его прихватить на разборки с Французским.
— Ну уж нет, — категорически возразил Михаил, — сама объясняйся со своим вечно подданным, а я здесь тебя подожду, в подъезде.
— Смотри, потом не пожалей, — предупредила его Валерия и, без всяких пояснений скользнула в лифт.
Пока Михаил ломал голову, пытаясь себе объяснить что имелось ввиду, Валерия решительно взялась за дело. Ворвавшись в квартиру, она безжалостно разбудила Французского и, водружая бутылку на стол, патетично воскликнула:
— Анатолий, нам надо поговорить!
— Прямо сейчас? — удивился он, но, продрав глаза и заметив шампанское понял вдруг, что его дело швах и смирился: — Изволь.
На этот раз он даже не стал выяснять чем вызвана эта бутылка шампанского. Французский лишь с отвращением заглянул в зеркало, грустно пригладил поредевшие волосы и, нехотя натягивая на подвисший животик штаны, спросил:
— Сокровище, знаешь что такое жизнь?
— Знаю, — ответила Валерия, — это процесс превращения женщины в мужчину и наоборот.
— У тебя устаревшие сведения, — горестно покачал головой Французский. — Жизнь — это накопление живота ценой утраты волос. Впрочем, — кивая на шампанское, уныло добавил он, — тебе уже все равно. Так рано брюнеты редко лысеют.
— С чего ты взял, что он брюнет? — удивилась Валерия, присаживаясь к столу и с усердным сопением пытаясь откупорить бутылку.
— Об этом говорит мой опыт, — менторски ответствовал Французский, отбирая у нее шампанское и повелевая: — Принеси-ка лучше хрустальные бокалы. Будем с шиком прощаться.
— Хорошо, — согласилась она и злорадно сообщила: — Но твой опыт тебя подвел, мой избранник блондин.
— Высокий
— Нет, слабый и низкий, — отрапортовала Валерия и с гордо поднятой головой удалилась в кухню, не замечая, что Анатолий только что был ею насмерть сражен.
«Выходит, я теперь хуже блондинов», — обреченно подумал он и послал ей вдогонку вопрос:
— Лера, а что отвратило тебя от меня?
— Твой прогрессирующий алкоголизм, — крикнула она, обнаруживая хрустальные бокалы лежащими в раковине среди прочей немытой посуды.
— Но мой алкоголизм прогрессировал и тогда, когда ты меня подобрала, — напомнил Французский. — Зачем же ты со мной все это время возилась?
— Из чувства долга, — ответила она и, засучив рукава, остервенело принялась надраивать посуду.
Он горько вздохнул:
— Э-хе-хе, посетило ненадолго нашу Леру чувство долга. И куда же оно делось теперь, это хваленое чувство долга?
— Ушло искать твою любовь, — бодро отрезала Валерия.
— Любовь?
Французский на секунду задумался.
— Сокровище, — крикнул он, осененный новой мыслью, — выходит, с тобой приключилась любовь?
— Да! — гаркнула Валерия. — И с ним — тоже. И отстань от меня! Уж ты-то меня никогда не любил, черт возьми! Куда это годится: полная раковина посуды!
Но Французский ее не слушал. В это время его философская мысль получала развитие.
— Сокровище, у вас будет тот же конец, — менторским тоном сообщил он.
— Почему? — изумилась Валерия.
— Потому, что любовь — это блюдо, в котором всегда чего-то не хватает.
— Когда не хватает, еще полбеды, — удручилась в ответ Валерия, — а вот что делать, если имеется абсолютно лишнее и никуда от него не деться?
— Любовь — это блюдо, в котором всегда много лишнего, — с пафосом парировал Французский. — Я, как мудрец, пребывающий в самом конце пути, не завидую участи всех неофитов — вашей презренной участи начинающих. Как мудрец, дошедший до рубикона Измена, я жалею вас, новичков, прибывших в царство Страдание. Вас, вновь прибывших в ничтожном строю сумасшедших, издевательски названных «влюбленные», в безумный полет рефлексов брезгливо я отпускаю и предрекаю вам озарение духа, гласящее: нет никакой любви!
«Ну и болтун, — усмехнулась Валерия. — Талантливый, зараза. На ходу сочиняет, а шпарит, как по написанному. Этого у него не отнять, но мне надоело».
— Нет никакой любви, — продолжал надсаживаться Французский, — а есть лишь игра гормонов, помноженная на эгоизм. Такие, как ты, в полете иллюзии мчатся в разврат.
— Какой разврат? — удивилась Валерия и напомнила: — Не ты ли меня упрекал за то, что в постели лежу как бревно?
— И это тоже разврат, — возопил Французский. — Разврат — любое излишество, будь оно холод или огонь. Но в данный момент обсуждается другой твой недостаток: душевный разврат.