Мешок с костями
Шрифт:
— А потему звенит его колокольтик?
— Он рад нашему приходу.
Я хотел, чтобы она приободрилась, потом увидел, что она вспомнила о Мэтти. А какая уж радость без Мэтти… Над нашими головами что-то огромное рухнуло на крышу, лампы замерцали, Кира вновь начала плакать.
— Не надо, милая. — Я закружил с ней по гостиной. — Не надо, Ки, не плачь. Не плачь, милая, не надо.
— Я хотю к момми! Я хотю к моей Мэтти!
Я кружил по гостиной и укачивал Киру, как, по моему разумению, укачивают детей, у которых разболелся животик. Для трехлетней крохи она слишком многое понимала, а потому я не знал, сможет ли она выдержать те ужасные страдания, что выпали на ее долю. Вот я и держал ее на руках и укачивал. Шортики ее намокли
Наконец слезы перестали течь из ее глаз. Щечкой она приникла к моему плечу, и когда мы в очередной раз проходили мимо выходящих на озеро окон, я увидел, как она широко раскрытыми глазами смотрит на бушующую стихию. Устроившись на руках у высокого мужчины с редеющими волосами. И тут я понял, что сквозь нас я без труда могу разглядеть стоящий в гостиной стол. Наши отражения в стекле сами стали призраками, подумал я.
— Ки? Хочешь что-нибудь съесть?
— Я не голодна.
— Может, выпьешь стакан молока?
— Нет, какао. Я замейзла.
— Конечно, замерзла. А какао у меня есть.
Я попытался опустить ее на пол, но она отчаянно ухватилась за мою шею, прижавшись ко мне всем тельцем. Я выпрямился и поудобнее усадил ее на руку. Она сразу же успокоилась.
— Кто здесь? — спросила Ки и начала дрожать. — Кто здесь, кйоме нас?
— Я не знаю.
— Какой-то мальтик. Я видела его там. — Она указала Стриклендом на сдвижную стеклянную дверь, ведущую на террасу (все стулья перевернуло и разметало по углам, одного я не досчитался, наверное, его перебросило через ограждение). — Он тейный, как в том забавном coy, котойое мы видели с Мэтти. Там и дйюгие тейные люди. Зенсина в больсой сляпе. Музьсина в синих бъюках. Остальных не могу йазглядеть. Но они наблюдают. Наблюдают за нами. Ты их не видись?
— Они не причинят нам вреда.
— Ты увейен? Увейен?
Я не ответил.
Нашел коробку «Свисс-мисс» за банкой с мукой, надорвал один из пакетиков, высыпал содержимое в чашку. Громыхнуло прямо над головой. Кира подпрыгнула у меня на руке, жалобно заверещала. Я прижал ее к себе, поцеловал в щечку.
— Не опускай меня на пол, Майк. Я боюсь.
— Не опущу. Будь умницей.
— Я боюсь этого мальтика и музьсину в Синих бйюках, и зенсину в сляпе. Это та зенсина, тьто носила платье Мэтти. Они — пйизйяки?
— Да.
— Они плохие, как те люди, тьто пйеследовали нас на яймайке? Да?
— Не знаю, Ки, в этом-то все и дело.
— Но мы это выясним.
— Что?
— Ты так подумал. «Мы это выясним».
— Да, — признал я. — Так я и подумал. Примерно так.
Пока вода грелась в чайнике, я с Ки на руках прошел в главную спальню, в надежде найти для девочки что-нибудь из одежды Джо, но все ящики в комоде Джо были пусты. Так же, как и ее половина стенного шкафа. Я поставил Ки на большую кровать, на которой после возвращения в «Сару-Хохотушку» практически не спал, может только раз или два днем, раздел ее, отнес в ванную, завернул в большое банное полотенце. Она дрожала от холода, губы посинели. Другим полотенцем я вытер ее волосы. Все это время она не выпускала из руки Стрикленда, и набивка уже начала вылезать из швов.
Я открыл шкафчик с лекарствами, порылся в нем, нашел то, что искал, на верхней полочке: бенадрил [134] . Некоторые растения вызывали у Джо аллергию, и она принимала его как антигистаминное средство. Подумал о том, чтобы посмотреть на коробочке срок годности, и чуть не рассмеялся. Какая разница? Я посадил Ки на крышку унитаза и выдавил из заклеенных пленочкой ячеек четыре бело-розовые капсулы, сполоснул стакан для чистки зубов, набрал в него воды. Проделывая все это, я заметил в зеркале ванной какое-то движение в главной спальне. Сказав себе, что это движутся тени деревьев, сгибаемых ветром, я протянул капсулы Ки. Она уже хотела взять их, потом замялась.
134
В России это лекарство называется димедрол, помимо антигистаминного обладает снотворным эффектом.
— Выпей. Это лекарство.
— Какое? — Маленькая ручонка застыла над капсулами.
— Против грусти. Ты умеешь глотать капсулы, Ки?
— Да. С двух лет.
Какое-то мгновение она еще колебалась, смотрела на меня, словно заглядывала в душу, убеждаясь, что я ей не лгу. Наверное, убедилась, потому что взяла капсулы и положила в рот, одну за другой. Проглотила, запивая маленькими глотками, снова посмотрела на меня.
— Мне все есе гйюстно, Майк.
— Они действуют не сразу.
Я открыл ящик для рубашек и нашел в нем старую футболку с надписью «Харлей-Дэвидсон». Конечно, Ки она была велика, но я завязал сбоку узел, и футболка превратилась в саронг, который то и дело спадал с одного ее плеча. Получилось даже красиво.
В заднем кармане брюк я всегда ношу расческу. Я достал ее, и со лба и висков Ки зачесал волосы назад. Она все больше становилась похожей на прежнюю Ки, но чего-то не хватало. Чего-то, непонятным образом связанного с Ройсом Мерриллом. Дурацкая мысль, но…
— Майк? Какая тьость? О какой тьости ты думаесь?
Вот тут мне все стало ясно.
— Я думаю не о трости, а о леденце [135] . Знаешь, есть такие полосатые леденцы на палочке? — А из кармана я достал две белые ленты. Красные края в мерцающем свете казались кровавыми. — Как вот эти ленты. — Волосы Ки я завязал в два хвостика. Итак, ленты в волосах, черная собачка в руке, подсолнухи переместились на несколько футов к северу, но они были. Все более или менее так, как в моем кошмарном сне.
135
На английском трость и леденец на палочке обозначаются одним словом — cane.
Гром вновь резанул по барабанным перепонкам, неподалеку рухнуло дерево, свет погас. После пяти секунд темно-серой темноты лампочки зажглись вновь. Я понес Ки на кухню. Когда мы проходили мимо двери в подвал, из-за нее послышался смех. Я его услышал, Ки — тоже. Я это понял по ее глазам.
— Позаботься обо мне, — прошептала она. — Позаботься обо мне, потому тьто я отень маленькая. Ты обесял.
— Я позабочусь.
— Я люблю тебя, Майк.
— Я люблю тебя, Ки.
Вода кипела. Я наполнил чашку наполовину, добавил молока — чтобы охладить какао и для калорийности. С Ки на одной руке и чашкой в другой я направился к дивану. Проходя мимо стола в гостиной, глянул на пишущую машинку. На ней лежала моя рукопись, сверху — сборник кроссвордов. Чем-то они напомнили мне не очень-то и нужные бытовые приборы, которые сразу сломались, а теперь уже просто ни на что не годились.