«Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943
Шрифт:
На ступеньках барака сидел Толстяк в полном походном снаряжении. Увидев меня, он сразу же стал разворачивать свертки с хлебом, сыром и ветчиной и укладывать содержимое на оловянные тарелки, стоящие на табурете. Поблизости стоял с открытыми дверьми большой радиофургон, ожидавший приказа на отъезд. Толстяк держал его в поле зрения, так как должен был уехать вместе со связистами, как только их услуги стали больше не нужны.
– Лучше отправляйтесь, – сказал я, поворачиваясь к Бахманну и Кёлеру. – Взлетайте сейчас же и летите на нашу тыловую базу в Фодже. В течение двух-трех дней мы узнаем, откуда будем действовать.
Бахманн что-то невнятно пробормотал. Это могло быть: «Я хотел бы лететь с вами, господин майор»
Но они оба встали, надели рюкзаки и, уже обремененные ими, попытались равнодушно отсалютовать перед тем, как побрести к своему «кюбельвагену».
Тяжелые полуденные часы текли медленно. Внизу на аэродроме не прекращались пожары. Время от времени взлетали самолеты, поодиночке или парами.
Начиная с раннего утра «мародеры» больше не появлялись, как будто знали, что наш конец уже близок и что мы больше не представляем заслуживающую внимания цель. «Сто девятые» улетели, и транспорт начал движение к Милаццо. Теперь я отдал распоряжение относительно отъезда радиофургона, после чего Толстяк проворно вскочил на подножку автомобиля и исчез в двери.
«Кюбель» с двумя дремлющими механиками внутри стоял наготове, чтобы доставить меня на аэродром, как только я решу, что пора стартовать. Моя миссия здесь была окончена. Внезапно бремя ответственности покинуло меня. В соответствии с полученным разрешением я разрушил эскадру, разбил ее до неузнаваемости. Все было против нас, стыд и гнев переполняли меня, полностью изгоняя все ощущения освобождения.
Как я ненавидел все это! «Летающие крепости» и их почти что высокомерное презрение к нашим неэффективным атакам, Верховное командование с его пренебрежением и оскорблениями, жару сицилийского лета и беспрестанное солнце…
Если я хотел достигнуть материка до заката, пора было направляться на аэродром. Тени становились длиннее, и в послеполуденном солнечном свете, как и каждый день на Сицилии, краски начинали пылать.
Мой «Ме» стоял непосредственно у взлетно-посадочной полосы. Маленькие кожаные чемоданы и спальный мешок были уложены в крошечный багажный отсек позади бронеспинки. Теперь меня ничто здесь не удерживало. Другие пилоты, как недавно в Тунисе, перевозили в фюзеляжах своих механиков. Они называли себя «несчастными слугами „Люфтганзы“ [116] ». На моем «Ме-109» это пространство было заполнено журналами боевых действий и отчетами офицеров. Бахманн едва успел вырвать патронный ящик, в котором лежали эти документы, у человека, собиравшегося отправить его в огонь.
116
«Люфтганза» («Lufthansa») – немецкая гражданская авиакомпания, занимающаяся пассажирскими перевозками.
Однако, казалось, что-то удерживало меня, словно миссия, которая была поручена нам – и которую мы «провалили», – все еще была не завершена.
Тишину нарушали хлопки боеприпасов, взрывавшихся в пожарах на аэродроме. Позади ближайшей живой изгороди, между оливковыми деревьями, в небо бдительно смотрели стволы 88-миллиметровых зенитных пушек, словно здесь оставалось что-то еще, нуждавшееся в защите. Телефоны были демонтированы или уничтожены. Фельдфебель Хенрих и его отделение радиоперехвата давно покинули свое сказочное место в башне древнего замка и теперь были на пути в Милаццо.
Рабочие заполучили бывший командный пункт. Посмотрев в направлении Эриче, я увидел, что барак находился в процессе разборки. Сначала исчезла крыша, затем боковые стены, потом торцевые.
Механики в «кюбельвагене» искоса смотрели на меня, словно спрашивая себя: «Когда же, черт возьми, он собирается взлетать?» Я пошел к «Ме» и медленно, одно за другим, начал приготовления. Спасательный жилет. Пропустить между
Механики молча поднялись на крыло «Ме» и открыли фонарь кабины. Когда лямки парашюта защелкнулись в замке на моей груди, скулящий звук инерционного стартера начал расти, становиться громче. Все происходило согласно плану. Последний взлет с Сицилии не должен был иметь никаких отличий от любого другого.
Двигатель работал ровно. В соответствии с системой, которую вы не найдете нигде в руководствах, мои глаза путешествовали по приборной доске, одновременно я с равными интервалами смотрел влево и вправо и осматривал воздушное пространство позади и выше себя. Пилот, летящий один, должен быть вдвойне осторожен. Снова появились привычные запахи – масло, охлаждающая жидкость, смазка и бензин – специфический аромат «мессершмитта», который исходил из горячего двигателя, от горячего масла в маслопроводах и гликоля в системе охлаждения. Каждый самолет имеет свой запах.
Рабочие около пещеры на горе Эриче посмотрели вверх, когда я на своем «Ме» выполнял вираж, пролетая вокруг скалы. На несколько секунд я увидел нашу виллу, а затем передо мной было только море. Я сделал длинный крюк на север, чтобы обогнуть Палермский залив. Над городом висел туман, из которого поднималась, отражая вечерний свет, гора Пелагрино.
Солнце было прямо позади меня. На высоте 4000 метров я плавно передвинул назад рычаг сектора газа и выровнял поверхность капота двигателя по темному краю горизонта.
Когда горы круто обрывались в море, я мог видеть между законцовкой правой плоскости и вращающимся винтом бледную ленточку прибрежного шоссе. Высоко в небе парила покрытая снегом вершина Этны, легко видимая через треугольное боковое стекло рядом с толстым синеватым бронестеклом перед прицелом.
По этому прибрежному шоссе между Палермо и Мессиной двигалась моя эскадра, вернее сказать, человеческий компонент моей эскадры. Крошечные партии людей были посланы отдельными маленькими конвоями с приказом собраться вместе там, где они смогут. Как они пересекут пролив, все еще не было ясно. Как предполагалось, это могло быть сделано на курсировавших там паромах «Зибель» и на понтонах, но союзники совершали убийственные налеты на Мессинский пролив. Соответственно в том районе была высокая концентрация тяжелой зенитной артиллерии. В моих наушниках было мало или вообще не было слышно шума, который обычно сопровождает воздушный бой. Сейчас, непосредственно перед закатом, все было тихо. Лишь шуршание и треск, затем в течение нескольких секунд громкий рев включаемых и выключаемых передатчиков, за которым последовала полная тишина.
Когда я прилетел в Трапани весной – в начале апреля, – склоны были ярко-зеленые и вершины гор окутывали дождевые облака. Я тогда направлялся в Африку и, как сегодня, летел один. Началась конечная стадия войны в Тунисе, и союзники наступали на север через линию Марет [117] .
А сегодня я летел на материк, последним из своей эскадры, и эвакуация с острова началась. Склоны гор были голыми и опаленными летним солнцем, а всего прошло три месяца с того первого полета. Степень, до которой ужалась «крепость Европа», была пугающей.
117
Название линии обороны, сооруженной немецкими и итальянскими войсками между тунисским городком Марет, расположенным приблизительно в 45 км юго-восточнее Габеса, и побережьем залива Габес. 26.03.1943 г. она была прорвана в ходе наступления британской 8-й армии.