Мессия. Том 1
Шрифт:
Гарджи сказала: «Подожди. Ты победил всех, потому что все они относятся к твоей категории: эрудированные личности. Все, что ты доказал, не означает, что ты прав; доказано только одно — что ты более учен, более образован, более эрудирован. Однако быть более осведомленным еще не означает знать истину. Я сидела молча, наблюдая… если кто-то утверждает истину, к чему мне высказываться? Но теперь это заходит слишком далеко, я вынуждена дискутировать с тобой».
То были прекрасные дни. Даже женщина могла бросить вызов величайшему ученому страны. Она задала только два или три вопроса,
Она спросила: «Ты сказал, Бог создал мир, — почему? Почему ты сказал так? Ты был свидетелем, когда он создавал мир, или нет? В любом случае ты делаешь ошибку. Если ты был свидетелем, значит, мир уже тогда был создан, ведь был ты, а ты — часть мира. А если ты не был свидетелем, то на каком же основании ты…»
Яджнавалкья был потрясен. Те тысячи других ученых тоже были потрясены. Даже император был потрясен. Она права: свидетель необходим; и очевидец необходим. И она сказала: «Только ради дискуссии — даже если я согласна, что Бог создал мир, — я хочу знать: по каким причинам ты веришь в эту гипотезу?»
Яджнавалкья сказал: «Все должно быть созданным. Бог подобен гончару. Эта прекрасная и безбрежная жизнь не может прийти к существованию из ничего — кто-нибудь должен создать ее».
Гарджи сказала: «Допустим. Но ты уже упустил свою победу — верни тех коров».
Яджнавалкья сказал: «Что ты имеешь в виду?»
Она сказала: «Если сущее нуждается в Боге для создания, тогда кто создал Бога? Если это принято за критерий — что все сущее должно быть созданным… Ты говоришь, этому безбрежному существованию нужен создатель. Конечно, создатель должен быть еще безбрежнее, больше, величественней, чем вселенная. Кто же создал его?»
И Яджнавалкья понял суть — теперь стало невозможным избавиться от этой женщины. Потому что Бог создан Богом-два, Бог-два создан Богом-три… но где же это закончится? В конце концов остается вопрос: кто создал Первого Бога? И Гарджи сказала: «Если первый Бог не нуждается в создателе, зачем без нужды навязывать гипотетические идеи? Если Бог может быть безо всякого создателя, почему не может существование быть безо всякого создателя?»
Яджнавалкья сильно разгневался: это было таким поражением, поражением уверенности ученого, что он позабыл всю учтивость и сказал: «Женщина, если ты не остановишься, то скоро увидишь, как твоя голова катится по земле!»
Гарджи сказала: «Это аргумент? Ты полагаешь, что срубив мне голову, ты будешь победителем? Это, безусловно, станет несомненным подтверждением твоего поражения. Ступай, приведи коров назад».
И коров пришлось возвращать — женщине!
А сегодня величайшие из религий не допускают для женщины никакой возможности равенства с мужчиной. Джайнизм говорит, что пока женщина не рождена снова как мужчина, она не может найти истину; только мужчина способен обнаружить истину, он имеет монополию. Даже истина монополизирована. Мусульмане не позволяют женщинам даже показывать миру свои лица. Они не допускают их в свои мечети. Евреи выделяют женщин в отдельную категорию. У них нет равных прав даже на следствии. Индусы не позволяют женщинам читать Веды, Упанишады, — совершится грех.
Халиль Джебран пишет о тех чистых и невинных днях. Вот почему он говорит, — Жрецы
Останься с нами, дай нам такие же глаза, как и у тебя. Покажи нам путь, который ты познал, которым ты путешествовал; иначе ты останешься просто воспоминанием, увиденным, словно в сновидении. Нет, не становись просто воспоминанием для нас. Нам будет мучительно, что мы не замечали тебя все эти двенадцать лет. Это будет нестерпимо. Живи с нами, преобразуй нас, ведь мы же видим — все, о чем ты говорил, ты претворил в жизнь.
Это, конечно, самые древние, чистые дни, когда священники не превращались в эксплуататоров человека, когда священники не объявляли себя посредниками между человеком и Богом. Они тоже были искателями, скромными искателями.
Сегодняшние священники — в любой религии — настолько пали, что Папа несколько месяцев тому назад заявил: никто не может исповедоваться Богу непосредственно, он должен исповедоваться священнику, а священник передаст послание Богу. Без священника вы даже не имеете права быть в прямом контакте с сущим!
Нетрудно увидеть в этом бизнес, политику, жажду власти. Ну что за власть у священника, кроме претензии на посредничество, — как будто Бог отправляет свои послания через него? И вы тоже должны направлять свои молитвы, свои исповеди через него. Это и есть весь его бизнес. Он больше не искатель, он стал частью базара.
Из-за этого феномена все священники против людей, подобных Альмустафе. Почему они сердиты на меня? — просто потому, что я называю вашим правом по рождению быть в прямом контакте с сущим. Посредника не нужно. Весь этот бизнес духовенства должен исчезнуть. Они — не что иное, как ваши кровопийцы. Они не знают ничего о Боге; все их знания на словах, из книг.
И они унизили вас до такого состояния, что вы не можете даже петь песню Богу или сущему — ибо я считаю, что Бог есть просто имя сущего. Они отняли ваше право петь песню деревьям, звездам, плясать в ночь полнолуния на берегу моря — посредник необходим. Но эти идиоты не знают, как петь; они не знают, как танцевать.
Я слыхал, что один католический епископ очень дружил с еврейским рабби. Они решили сыграть в гольф, и к определенному часу, который был оговорен заранее, рабби подошел к церкви. Но никогда не известно, сколько исповедующихся придет. И вот епископ провел его внутрь кабинки, где он сидит за занавесом, — с другой стороны сидит исповедующийся в своих грехах.
Он сказал: «Прошу прощения. Если вы поможете мне немного, я быстро соберусь. А пока займите мое место».
«Но, — сказал рабби, — я не знаю, что такое исповедь».
Он сказал: «Это ничего. Я приму двух или трех исповедующихся перед вами, так чтобы вам стало ясно. Процесс простой: нужно выслушивать человека и соответственно его греху назначать ему наказание — пять долларов, десять долларов…»
Рабби сказал: «Это просто, доллары я понимаю. Вы можете идти».
Но все же епископ продемонстрировал ему двух исповедующихся. Одному он сказал: «Пять долларов — внести церковному казначею».