Месть еврея

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

Ничего не отвечая, Рауль пошел дальше. Когда он вошел в танцевальный зал, им овладело лихорадочное оживление. Никогда, быть может, он не был веселее, блестяще и с увлечением принимал участие в танцах. Чтобы заглушить внутренний огонь, пожиравший его, он глотал мороженое порцию за порцией и пил вино со льдом. К Валерии он не подходил и за ужином сел на противоположном конце стола.

— Он дивно красив,— говорила себе Валерия, глядя на лихорадочно горевшее лицо князя и сравнивая его со своим женихом,— но все же в его глазах нет такого огня, который покоряет, лаская, нет энергии, составляю­щей главную красоту мужчины. Нет, нет, Самуил, я остаюсь тебе верна!

Пусть они презирают меня, эти гордые аристократы, ты один дашь мне счастье!

Когда на другой день Рудольф вошел к себе в убор­ную, то, к величайшему удивлению, увидел там старо­го камердинера Рауля. Слуга, взволнованный и блед­ный, по-видимому, ожидал его с нетерпением...

— Простите меня, граф, что я беспокою вас в такую пору,— сказал он почтительно,— но мне кажется, что князь Рауль очень болен. Вчера, ложась спать, он был чрезвычайно разгорячен, приказал открыть все окна и выпил в четверть часа целый графин холодной воды. Боясь, что князь заболеет, я не ложился спать и видел, что он всю ночь метался в постели, а к утру у него сделался сильный озноб, и я укрыл его одеялом. Теперь у него опять жар, и мне кажется, что он меня не узнает. Конечно, я могу ошибиться и потому пришел просить ваше сиятельство пожаловать взглянуть на положение князя. Может, надо будет доложить княгине.

Встревоженный Рудольф оделся наскоро и поспешил в комнату Рауля. Тот лежал с воспаленным лицом, по­луоткрытыми глазами, бессознательным взглядом и тя­жело дышал. Рудольф приложил руку и пощупал пульс.

— Велите,— обратился он к камердинеру,— послать скорей верхового за доктором: болезнь может быть опас­ной. Я пойду сказать жене, чтобы она предупредила княгиню, и тотчас вернусь.

— Боже мой! Какое несчастье,— горевал камердинер, служивший еще отцу Рауля, и бросился выполнять при­казание.

Антуанетта еще одевалась и покраснела, когда вошел муж. Увидев его озабоченный вид, она встревожилась.

— Что случилось? Что с тобой?

— Самое скверное, что могло случиться. Рауль тяжко заболел. Вчера он простудился, очевидно, а вместе с полученным нравственным ударом это вызвало горячеч­ное состояние; он весь горит, как уголь, и никого не уз­нает. Я уже послал за доктором, а ты поди предупреди княгиню, но осторожно, и обнадежь ее.

Слух о болезни молодого князя облетел замок, Ког­да прибывший врач нашел болезнь тяжелой, посторон­ние гости поспешили разъехаться. На княгиню жалко было смотреть. Мысль лишиться своего единственного сына сводила ее с ума, бледная, растерянно глядя на изменившееся лицо Рауля, она сидела неподвижно у его постели, безучастная ко всему окружающему. Один лишь раз произнесла несколько слов, и это было прика­зание послать за доктором Вальтером, старым, оставив­шим практику врачом, другом дома, в которого она ве­рила. Рудольф и Антуанетта не отходили от больного, состояние которого заметно ухудшалось. В бреду он не переставал говорить о Валерии и о своем сопернике, которого хотел уничтожить во что бы то ни стало.

Доктор Вальтер приехал по просьбе княгини и по­селился в замке. Он хорошо знал натуру Рауля и бла­годаря принятым мерам лихорадочное состояние стало уменьшаться, а на шестой день совсем прекратилось, но сменилось полнейшим упадком сил. Все вздохнули сво­бодно. Однако на второй день после этой перемены док­тор сказал с озабоченным видом:

— Считаю долгом предупредить вас, княгиня, что настоящее положение князя серьезнее, чем горячка и бред. Эта апатия и постепенный упадок сил должны, мне кажется, быть следствием сильного нравственного потрясения.

Если нам не удастся достигнуть спаситель­ной реакции, то дело может дурно кончиться.

В отчаянии княгиня рассказала доктору все подроб­ности несчастной любви Рауля, которую она поощряла, не предполагая, что может существовать препятствие к их свадьбе.

— И вы думаете, доктор,— закончила она,— что ес­ли бы Валерия явилась у изголовья Рауля и объявила ему, что согласна быть его женой, это произвело бы спа­сительную реакцию?

— Не могу вам в этом ручаться, но это предположе­ние имеет более всего шансов на успех.

— В таком случае, она сегодня же должна одеть обручальное кольцо. Нет такого препятствия, преодолеть которое я не нашла бы сил, чтобы спасти моего сына!

Княгиня решительно встала и, пройдя в свой кабинет, послала немедленно просить к себе графа.

Когда пришел граф, она усадила его рядом на диван и передала ему весь разговор с доктором.

— Объясните мне, наконец,— сказала она,— что за­ставило вас решиться на неравный брак Валерии, и по­стараемся придумать средство возвратить ей свободу.

— Разумеется, я не могу желать для дочери более блестящей партии, чем Рауль,— ответил граф, краснея.— Но то, что я должен вам рассказать, для меня так тя­жело, что я предпочел бы пустить себе пулю в лоб, и на ужасный брак смотрю, как на божье наказание за свои увлечения. Пусть же и мое признание послужит мне наказанием!..

— Так ради денег мы принесем жертву, вы — бу­дущность Валерии, а я — жизнь моего сына! — восклик­нула княгиня, когда граф окончил свой рассказ.— Нет, нет, граф, в такую важную минуту отложим всякую ще­петильность. Отец и мать должны думать только о сво­их детях. Я призову моего управляющего, и вы угово­ритесь с ним относительно этого долга. Сегодня же надо уплатить наглому ростовщику и чтобы о нем не было более речи. Затем мы устроим это дело так, чтобы для вас не было ни затруднений, ни стеснений, как это де­лается всегда между порядочными людьми.

Глубоко тронутый, граф прижал к губам руку кня­гини.

— Я был бы безумным и неблагодарным против бо­га и вас, княгиня, если бы с признательностью не при­нял ваше предложение. Теперь надо позвать Рудольфа с женой, мы переговорим сперва с ними, а потом позовем Валерию.

Молодая чета не замедлила явиться, и граф с княгиней сообщили им о своем решении.

Рудольф страшно обрадовался, когда услышал в чем дело, но взглянул на жену и стал крутить усы.

— Дорогой папа, и вы, тетя,— сказала Антуанетта, краснея от волнения,— я думаю, что ваше решение не исполнимо. Самуилу дали слово, вот уже два месяца, как он жених Валерии и готовится принять христианство, поступить с ним, как вы хотите, значило бы обмануть его...

— Обмануть! — крикнул граф, вскакивая с дивана, красный от негодования и злости.— Ты позволяешь се­бе называть обманом, когда человек самым законным образом защищает себя от разбойника, который с но­жом к горлу говорит вам, не «деньги или жизнь», что было бы простительно, а «честь или жизнь».

— Вспомни, какие условия нам поставили, вспомни день, когда эта надутая чванливая собака явилась в ка­честве жениха. Ты забыла, в каком отчаянии была Ва­лерия. И она, конечно, будет счастлива своему освобож­дению. Мне очень прискорбно, милая моя, что ты еще так мало уважаешь имя, которое носишь, придумыва­ешь какие-то препятствия. Пойди, пожалуйста, скажи Валерии, что ее зовет будущая мать, и мы вместе решим, когда ее появление может лучше подействовать на на­шего дорогого больного.