Месть княгини Софьи
Шрифт:
– И все равно неправильно сие… – недовольно буркнула правительница. – Проверить бы надобно. Ведь платим неведомо за что!
– А как проверить-то, великая госпожа? – развела руками служанка. – По твоей воле я бы и сама в темноту сию прыгнула. Да токмо что смотреть?
– Верю, Пелагея, верю, – вернувшись с моста под бревенчатый потолок проезжих ворот, улыбнулась ключнице княгиня-мать. – Прыгнешь. После стольких лет в этом мире я токмо твоей преданности и верю. Сыну еще немножко да князю Серпуховскому. Да и те… Сын ради глаз девичьих в единый миг обо мне забыть ухитрился, а Василий Ярославович
Но закончить неспешной грустной речи Софье Витовтовне не удалось. Промчавшийся через кремлевский двор запыхавшийся всадник в добротном, но пыльном и грязном зипуне [11] буквально вывалился перед женщиной из седла и упал на колено, сорвав с бритой головы округлую шапку:
– Разметали войско государево нехристи заволочские! – выдохнул он. – Как есть побили, разгромили, ничего не осталось…
– Что с моим сыном?! – грозно взревела правительница.
– Жив он, цел, отбился с ближними боярами! – поспешил успокоить Софью Витовтовну посланец. – Отступил от реки Кусь на три перехода, людей ратных сбирает, каковые уцелели.
11
Зипун – короткий и недорогой нарядный кафтан. Шился из яркого цветного сукна, украшался владельцем в меру фантазии, но ценные меха, ткани и самоцветы для зипунов не использовались.
– И что за нехристи сие сотворили? – немного понизила голос правительница. – Как смогли?
– Так князья галичанские, заволочские, – приподнял немного голову посланец. – Навалились числом несчитаным, тысяч двадцать их было, а то и более. Дружина наша рубилась насмерть, сил и кровушки не жалея, животов не щадя…
– Полно врать! – прервала его княгиня-мать. – Князь Юрий Дмитриевич и в лучшие свои годы больше трех тысяч витязей под вымпелы никогда не собирал. Орду с пятью тысячами разгромил, так для тамошнего похода по всей Волге охотников созывал. Откуда ему в берлоге своей двести сотен вдруг наковырять-то? Вестимо, тысяча али две мечей у него было, не более! Верно говорю?!
– Да как их в сече сочтешь-то, матушка? – втянул голову в плечи запыхавшийся вестник. – Много было…
– Ладно… – Правительница расстегнула поясную сумку, нащупала увесистую золотую монету и бросила воину. – Службу свою ты исполнил. Ступай, отдохни.
Поймав сверкнувший неожиданно ярким желтым отблеском кружок, гонец поклонился еще раз, спрятал награду, поднялся на ноги, взял взмыленную лошадь под уздцы и повел куда-то вправо, по застеленным толстым черным тесом узким влажным улочкам.
Софья Витовтовна проводила его взглядом, медленно повела плечами, словно бы раздвигая слишком тесный корсет, повернулась к служанке:
– Проследи здесь за порядком, Пелагея. Полагаюсь на твое разумение. И черпай поменьше, дабы водолазам токмо для согрева хватало, без удовольствия! Хотят хмельного праздника, пусть с ремонтом поспешают. Бо морозы в любой час ударить способны!
– Исполню в точности, великая госпожа, – пообещала ключница, но княгиня-мать уже спешила прочь, сложив руки на животе и торопливо перебирая пальцами. Щеки Софьи Витовтовны порозовели, дыхание участилось
Когда гонец рассказал о поражении московской армии, когда правительница вступилась за Юрия Дмитриевича, защищая его от откровенного наговора, – Софья Витовтовна неожиданно поняла, что ощущает гордость за звенигородского князя! Гордость за своего любимого, своего желанного, уже в который раз сумевшего малой силой разгромить многократно превосходящего врага! Гордость за храброго витязя, побеждающего всегда, побеждающего всех, кто бы только ни вставал на его пути! И каждый раз приносящего к ее ногам пояса поверженных врагов…
Целый сундук из дорогих ратных поясов, по сей день стоящий в ее покоях!
Воспоминания всколыхнулись и неожиданно вынесли из глубин прошлого не только подарки, но и ласки, поцелуи и объятия, тайные встречи и прилюдные прикосновения украдкой. Всколыхнули всё безумие запретной страсти, безумие того невыносимого желания, что раз за разом побуждало тела к слиянию, к горячему безумному единению, что возносило к самым вершинам беззаветной и бескорыстной любви…
Тело вспомнило былые ласки с такой ясностью, словно бы они случились только вчера – и разум княгини-матери снова отказался поверить в то, что верный, искренно преданный витязь мог ее бросить! Мог отречься, оставить, забыть! Мог предать их долгую, чистую и беззаветную любовь…
Встречные люди склонялись перед правительницей, а иные и падали на колени прямо на мокрую мостовую, впереди поспешали четверо телохранителей в белых тулупах и с топориками в руках, справа и позади шелестела подолами свита: кравчая, постельничья, стольница, конюшая, прочие знатные служанки… Однако Софья Витовтовна настолько привыкла к этому неизменному сопровождению, что совершенно его не замечала, чувствуя себя в полном одиночестве. И потому княгиня спокойно предавалась своим мыслям, иногда облизывая бледные сухие губы, иногда легко касаясь ладонью подбородка – как когда-то делал это ее любимый, иногда вскидывая к лицу плотно сжатые кулаки, вознося негромкую молитву Купаве.
Минувший год оказался тяжелым. Они воевали. Воевали друг с другом, словно бы стали лютыми врагами! Юрий, конечно же, победил, как побеждал всегда. Разгромил их сына, привел армию к присяге и принял под свою руку Москву, сев на великокняжеский трон.
И да, ее любимый отверг ее! Отверг, глядя прямо в глаза!
Отверг здесь, в Кремле, во дворце, в Думной палате. Имея над нею полную власть, обладая правом победителя, Юрий даже не прикоснулся к женщине, которой клялся в вечной верности и к ногам которой клал все свои победы!
Тогда, в страшные минуты отторжения, Софья возненавидела своего витязя всеми фибрами души, возжелала ему смерти, мучений, унижения. Захотела увидеть его перед собою на коленях, плачущего и молящего о пощаде! Захотела истребить его самого, его семью, дочиста выкорчевать весь его род!
Но прошли месяцы, пожар нестерпимой ярости в душе женщины ослаб, и в минуты успокоения она не могла не признаться самой себе, что война началась не просто так. Ведь это она, именно она смертельно оскорбила галичских княжичей! Поддалась минутному порыву, прилюдно назвала их ворами, ограбила, изгнала!