Месть Крестного отца
Шрифт:
Аги нырнул в уличную уборную — единственную в округе. Над дверью черными буквами было выведено по трафарету: «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ».
Ник подождал.
— Хочешь пострелять? — спросил Аги, когда закончил. — У нас есть профессиональные стрелки. Можно взять уроки или состязаться в стрельбе. Сделали бы ставки. Принести тебе коктейль? В той церкви целый бар.
— Спасибо, не надо, — сказал Ник. — Кто эти люди? Твои друзья? — Он имел в виду «друзья семьи Трамонти».
— Некоторые да. Еще тут есть люди из ВМФ, агенты ФБР на пенсии, хочешь верь, хочешь нет. Местные полицейские и легавые из Флориды, молчаливые кубинские парни, бывший летчик
Джерачи редко бывал на Юге, хотя все говорили, будто Новый Орлеан — это не Юг, это просто Новый Орлеан. На каждом шагу он чему-нибудь изумлялся. И дело не в жаре и медленной речи, не в крайностях расовой сегрегации, не в одежде, вышедшей из моды два года назад. Юг умудрился вывести тараканов размером с его кулак — летающих тараканов с кулак. А еще здесь есть неудачники, расстреливающие банки с соусом и ругающие правительство на иностранных языках.
— У нас тут дела идут вовсю, — сказал Аги. — Слышал, ты своих распустил.
— Моих? — переспросил Джерачи.
— Твоих наемников, людей, которых тренировал в Нью-Джерси с друзьями из правительства.
— Откуда вам известно?
— А какой выбор у тебя оставался, когда твои ребята провалили путч на Кубе?
— Откуда вам известно?
Аги похлопал Ника по плечу:
— О, брось, брат! Мы в бизнесе, где не может быть секретов.
Ник был невероятно счастлив, свободно разгуливая по улицам. В Новом Орлеане его никто не знал. Он не был похож на итальянца, не обладал нью-йоркским акцентом, слегка шаркал при ходьбе, иногда у него тряслись руки. Его постоянно неправильно понимали и недооценивали, но, несмотря на все, Джерачи не помнил, когда так веселился. Даже если бы Новый Орлеан не обладал славой фривольного города, Ник почувствовал бы витавший в воздухе настрой.
Поначалу ему подбрасывали мелкую работу — сборы и платежи, болты и гайки процветания любого бизнеса. Как в далеком прошлом, когда Джерачи только завоевывал себе репутацию, он брал себе кусок меньше, чем намечался. Обделять себя первое время ради людей у власти — верный шаг в перспективе. Это повышает доверие, обеспечивает безопасность и открывает путь к более важным заданиям и крупным деньгам.
Естественно, через некоторое время Трамонти попросили его уладить один конфликт. Путем переговоров Джерачи принял вместо карточного долга FM-радиостанцию и почти новый цветной телевизор с экраном в девятнадцать дюймов. Он решил проблему дохода от платного моста — третьего в штате по интенсивности движения. Описал смышленому молодому наркоторговцу взаимную выгоду нового плана с разделением прибыли и великодушно подбросил его до благотворительной больницы. Взорвал машину у прихода Гретна — никто не пострадал, то было всего лишь предупреждение. Хотя можно было попросить помощи, Ник сам привязал взрывчатку проволокой. Только позже, в состоянии эйфории, понял, что его руки слишком сильно трясутся для такой работенки.
Джерачи заметил: ничто так не помогает избавляться от симптомов болезни, как физическое напряжение или даже его предвкушение. Бросая бокс, он пообещал себе (и Шарлотте) никогда не ступать на ринг, а теперь нашел маленький тренировочный зал на Норт-Робертсон-стрит и посещал его трижды в неделю. В Кливленде, еще в детстве, залы для бокса были полны итальянцев и ирландцев, иногда туда захаживали евреи.
Джерачи помнил достаточно подробностей о делах семьи Корлеоне и мог управлять своим восстанием на расстоянии, через Момо Бароне. Таракан сказал, что Эдди Парадиз пристально наблюдает за ним и из телефонных будок не назвонишься, поэтому пришлось установить безопасную линию в доме его матери в Бэй-Ридж. Поскольку Момо заходил к ней каждый день, подозрений не возникнет. Самый крупный удар, повлекший за собой и другие, имел место на кладбище, где покоился Вито Корлеоне. В близлежащем мавзолее (над дверью значилась надпись «ДАНТЕ») в склепах хранились наличные. Это была копилка Майкла Корлеоне. Двое людей — один из них устроился под вымышленным именем ночным сторожем — сломали стену кладбищенским экскаватором и скрылись с деньгами. Сторож вернулся в Агридженто работать на семейной винокурне. Сообщник мог бы запросто продолжить печь пиццу в Кливленд-Хайтс, но слишком открыто хвастал вырученными деньгами, а это, на взгляд Джерачи, было равносильно самоубийству.
В Нью-Йорке Шарлотта не пыталась разделить интерес мужа к джазу, но теперь они жили в Новом Орлеане, и она всегда верила в простую истину: «Приехав в Рим, веди себя как римляне». Они вместе ходили на концерты дважды или трижды в неделю, и Нику было забавно наблюдать, в какой восторг приходит жена от манер официантов, от лучших столиков в заведении и бесплатных напитков в подарок от грозных незнакомцев. Это тоже пробудило воспоминания о тех временах, когда они только начали встречаться. Шарлотта слишком усердно пыталась отбросить тревогу по поводу «оставленных на произвол судьбы» дочерей (так и выразилась) и веселилась. Девочки были в безопасности. Скоро они станут самостоятельными.
Однажды, после нескольких недель совместного проживания в Новом Орлеане, супруги отправились на озеро Понтчартрейн и взяли там напрокат яхту. Яхта носила название лучшего альбома джазового пианиста, подсевшего на героин. Теперь она принадлежала одному из двоюродных братьев Карло Трамонти. Шарлотта разделась до бикини и загорала на передней палубе, развязав ленточки на спине, и Ник наконец осмелился спросить, хранила ли она ему верность во время долгой разлуки.
— Да, — ответила Шарлотта, будто то был несерьезный вопрос.
Джерачи сам не понял, поверил ли ей, но не имел ни малейшего повода считать иначе. Через милю Шарлотта наконец приподнялась и оперлась на локти, чтобы Ник видел грудь — именно так она поступала, когда они были моложе, — и задала тот же вопрос. Хранил ли он верность?
Джерачи сказал «да».
По сути, так оно и было. Не по факту, а по сути. Ник задумался, что заставляет его, ее и множество других людей в здравом уме задавать вопросы, на которые в ответ можно услышать только «да».