Месть невидимки
Шрифт:
— Дэнис, — перебил его размышления Маккормак, — хочешь знать, какой разговор состоялся между Майклом и министром…
Кесслер кивнул.
— Я знаю о нём не со слов, а, так сказать, из первых рук.
Эм на несколько секунд умолк, а затем примирительно добавил:
— Он прольёт свет на то, чего ты от меня добиваешься. Ведь, помимо того, что ты первая шишка в ЦРУ, ты ещё и физик. Кроме того, друг мой, тебе станет понятным, почему я не хочу предавать этого великого учёного и отчаянно беззащитного человека. Это против совести, а значит — против Бога.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пряжа жизни
— Там, у себя в Баку, — говорил Маккормак, — ему ловить нечего. Никто слушать не хочет. Если по правде, на первых порах выслушивали. Потом, очевидно, надоело. Единственный, кто искренне отнёсся к моей идее, был мой однокашник по медицинскому институту, занимавший должность главного психиатра министерства Здравоохранения…
Когда Караев только в общих чертах изложил ему своё видение проблемы, тот аж подпрыгнул.
— Необычайно! — фальцетом вырвалось из его кадыкастой гортани. Это, брат, — революция… Принципиально новое направление… Я доложу министру.
Министр вызвал их, когда они потеряли всякую надежду быть им принятыми. Прошло два с лишним месяца после того, как товарищ Караева доложил министру о его несомненно оригинальной идее. Министр пообещал пригласить их к себе в самое ближайшее время. При каждом напоминании он куксился, задумывался, перебирая в памяти, когда он будет свободен, и всегда говорил: «Завтра обязательно». И вот, наконец, снизошёл.
— Коллеги, прошу коротко и по существу. У меня всего десять минут, — пожав им руки, предупредил он.
Караев протянул ему составленную для такого случая служебную записку. Она была сравнительно короткой. Три страницы машинописного текста.
— Сейчас читать? — растерянно спросил министр.
— Можете потом, — ответил Караев и, как бы оправдываясь, добавил: — Она составлена для экономии вашего времени и для того, чтобы вы в текучке не забыли о нашей встрече.
— Обижаете, профессор, — я никогда и ничего не забываю, — похвастал министр.
— В таком случае, я устно изложу основные положения своего открытия.
— Открытия?! — подбросив брови, министр многозначительно посмотрел на главного психиатра.
— Полагаю, так оно и есть, господин министр, — пробурчал тот.
— Ну-ну…, - поощрительно пробубнил министр, всем своим видом демонстрируя слух и внимание.
— Речь пойдет о принципиально новом методе лечения душевнобольных любой степени тяжести, а также, — Караев покосился на настенные часы, — а также наркоманов и — прежде всего — тех, кого мы причисляем к разряду безнадежных. Нынешние фундаментальные работы по психиатрии, считающиеся классикой и эталоном, и все учебные пособия уже сегодня можно было бы смело отправить на переработку во вторсырье…
Министр закашлялся. Такого он не ожидал. И перебивать тоже не стал. Пусть выговорится, а потом он ему выдаст, подумал он.
Утерев выступившую на губы мокроту, он сказал:
— Извините. Продолжайте.
Караев видел состояние своего верховного босса. Он привык к подобным реакциям своих собеседников, которым излагал суть работы. Она, безусловно, ошеломляла. На него смотрели как на тихопомешанную особь. А потом все менялось. Глаза собеседника преображались. В них появлялся блеск, как у голодного человека, глядящего на пищу. Он проникался. Он видел. Он старался отыскать слабые места… Задавал вопросы с подвохом. И, получая ответ, поражался тому, как он мог не обращать на это внимание раньше. Ведь все находилось на виду. Все перед глазами.
Теоретически все выглядело гладко, стройно. Логика — кирпичик к кирпичику. Ни к чему не придерешься. Но одно дело — теория, и совсем другое — практика. Теория без практики всего лишь гипотеза… Два-три похожих случая отнюдь не закономерность. На таких до сих пор пишутся монографии, защищаются кандидатские и докторские диссертации. Основываясь на них, провозглашаются новые направления в методах лечения. Создаются научные школы… А гора из могучего чрева своего выплевывает серую мышку. Не более.
К теории нужна была технология. И он, Караев, ее разработал. Детально. Конкретно… Все традиционное и привычное летело в тартарары…
Но его технология требовала денег. Больших денег. Они нужны были для доказательства того, как он прав. Чтобы то, что сейчас высокомерно называют гипотезой и вызывает рефлекс неприятия, стало реальностью. Рефлексия должна проявляться. Это естественно…
Главное — инстинкт. Это аргумент повесомей… Все, с кем он делился своим открытием, включая дремучих ретроградов, на инстинктивном уровне, пусть смутно, но чувствовали гипнотическую правоту его аргументов. И упавший на грудь подбородок ошарашенного министра нисколько его не трогал. Перед ним сидел оппонент, которого надо было убедить.
— Вы заметили, — продолжал Караев, — я употребил слово душевнобольной. Стало быть, больной душой. А под душой мы подразумеваем психику. А психику категорично, как аксиому, поместили в наш высокочувствительный компьютер, — он поступал себя по черепушке, — и считаем её неотъемлемой функцией головного мозга. Но это совсем не так… Роль мозга вторична. Он всего лишь водитель. Пока мотор молчит, водитель как бы не крутил баранку и не нажимал бы на педали, машина не тронется с места. Пример, прямо скажу, грубый, но наглядный. Зажигание — мотор, а затем — разумное движение. Разумное — от человека. Он выполняет функцию мозга машины…
А в случае с человеком? Мы знаем: нашими поступками, поведением, рассуждениями и прочими действиями руководит мозг. Но от чего возбуждается он сам? Откуда он получает эффект «зажигания»? Что позволяет ему решать — делать так или эдак?..
Министр кривит губы.
— Вопросы совсем не праздные, — спешит он заверить министра.
— Глаза?… — спрашивает профессор и сам же отвечает:
— Они видят, что положено им видеть. Редко когда больше своих физиологических возможностей, а зачастую, даже меньше таких возможностей…