Месть невидимки
Шрифт:
Маккормак пришел к нему гораздо позже. На исходе второй недели. Раньше не мог. Ничего не получалось с аппаратом. Ведь он в физике был полным нулем, а тут, мать ее, сплошь электроника. Платы, терристоры… В общем, жуть. Ему первый раз в жизни пришлось взять в руки паяльник. И он прожег себе руку: не с того конца взялся…
И как бы ему ни хотелось, пришлось-таки обратиться за помощью к Кесслеру.
Дэнис отреагировал, как иллюзионист. Вечером того же дня в его распоряжение прибыла девушка-очкарик, больше похожая на подростка. На спину ей давил рюкзак, каким обычно пользуются любители походов на природу.
— Я Джилл Бери, — покраснев до ушей, представилась она. — Мне велено немедленно явиться к вам.
— Кто велел? — уставившись на девицу, спросил Маккормак.
— Не знаю, — захлопала ресницами Джилл. — Команда поступила из Вашингтона.
— Вы кто по специальности? — проворчал он.
— Инженер по электронному оборудованию.
— То что нужно, — все так же холодновато отметил он и, чуть помедлив, добавил:
— Когда можете приступить к работе?
— Если позволите, прямо сейчас, — округлив глазенки, она всем своим несуразным видом давала понять: «Вопрос дурацкий».
Маккормак пододвинул к ней чертежи с караевскими записями и указаниями. Но прежде чем дать команду приступать, счел необходимым предупредить:
— Девочка, — строго наказывал он, — все, что вы будете здесь собирать и делать, должны знать только вы и я. Никто другой. Никто!
— Окей, сэр! — живо согласилась Джилл.
Эта скоропалительная готовность показалась Маккормаку легкомысленной.
«Тоже мне, — пенял он про себя Кесслеру, — прислал бы сюда еще мальчонку из детсада»…
Девочка оказалась феноменальным экземпляром. Работала как заводная. Он даже не слышал ее голоса. Изредка, изучая очередной чертеж и водя по нему пальчиком, она восхищенно, самой себе, говорила: «Остроумное решение…» или «Великолепно!..» И лишь в самом конце, где-то дней через пять, она выдала несколько пространных фраз.
— Готово, сэр, — доложила она и тут же, посматривая со стороны на сотворенное ее хрупкими ручонками устройство, добавила:
— Конструкция прямо-таки не по-человечески гениальная. Ее функции, вероятно, связаны с пространственностью. Не так ли, сэр?
Эм предпочел отмолчаться. Когда начались испытания и она увидела все своими глазами, ее восторгу не было предела.
— Фантастика, сэр! — пищала она. — Фантастика!.. Поздравляю!
— Не меня надо поздравлять. Моего друга — профессора Караева. Он родитель этого чуда.
— А где он сам, сэр?
— Где? — раздумчиво протянул Маккормак. — В каземате КГБ.
От неожиданности Джилл плюхнулась на стул.
— Что он такое натворил?
— Не он натворил, а с ним сотворили. И ты, девочка, собрала этот прибор для того, чтобы мы смогли вызволить его оттуда…
После такой работы и успешных испытаний Маккормак разрешил ей называть себя Эмом. Потом он рассказал о своей идее, как увеличить поле действия прибора. Уловила она с ходу, а вот сделала не сразу. Помучилась девочка. Зато получилось то, что надо, и надежно. Радиус действия устройства с приставкой, какую Джилл по сути придумала сама (он это понимал), составлял 274 метра…
И пришла пора приступить к операции.
После первого сеанса «посещения» друга Маккормак вернулся в дурном расположении духа. Караева практически не лечили. Прикладывали на лоб грелку с холодной водой из морозильника и три раза в день давался верошпирон. Вот и все лечение. Медикаменты отсутствовали. Даже не было гемодиализа. И кормили два раза в день чем-то несъедобным.
— А что вы хотите, господин профессор? Во всех бакинских больницах такая картина. Это в столице, а представьте, что творится в сельских, — успокаивал его Ферти.
— Ни мне, ни тем более ему от этого не легче, — кипятился Маккормак.
— Ничего не поделаешь…
— Поделаешь, — упрямо и зло процедил он. — Я сам буду его лечить.
И он сделал это. Дело пошло на поправку. Через две недели они свободно общались между собой, хотя при враче Караев мастерски симулировал сильное недомогание. Едва шевелил губами и тяжко стонал, когда — будто по неосторожности — резко двигал челюстью.
— Подследственный, — докладывала врач Худиеву, — говорить в принципе может, но слишком сильны и ярко выражены остаточные явления черепно-мозговой травмы.
— В чем они проявляются? — полюбопытствовал следователь.
— Он не в состоянии сосредоточиться на теме разговора. Заговаривается. Ему чудятся голоса. И с ними, несуществующими, он ведет беседы. Главное — на английском языке. Не осознавая того, даже при нас. Сбивается с одной мысли на другую. Несет чушь. И у него, по всей видимости, нарушен вестибулярный аппарат. Стоять на ногах и держать голову ему трудновато.
— Притворяется, негодяй! — не верит Худиев.
— Не думаю, Эльхан мялим, — возражает врач.
— Оттого, что не думаешь, потому и не можешь лечить, — грубо оборвал он ее.
— Не надо было так увечить человека, господин полковник, — с достоинством парировала врач.
— Не тебе указывать! — рыкнул он и, закругляя разговор, объявил:
— На следующей неделе переводим его в камеру… Министр настаивает… Так что успей за это время подлатать его…
— Он сам этого хочет, — направляясь к двери, говорит женщина.
— Кстати, — вспомнив что-то, бросает он вслед, — в туалет Караев ходит под себя или все-таки поднимается?
— Сегодня первый раз пошел сам. С большим трудом… Он старается…
— Кто подносит ему утку и убирает? — интересуется Худиев.
— Наши санитарки.
— За красивые глазки? — занудничает следователь.
— Почему же?… Им за это хорошо заплатила теща… Да и нас она снабдила самыми лучшими и в большом количестве медикаментами. Некоторые из них я впервые увидела в глаза.