Месть невидимки
Шрифт:
— Кто чеченец?.. Я чеченец?!..
— Да какая разница, кто ты… Главное — ты мой друг.
И они, обнявшись, пошли по холлу и у бассейна с фонтаном столкнулись с фотографом, предложившим им сняться. И они сфотографировались. Майкл сделал рожки из двух пальцев Эму, а Эм — ему…
Эту-то карточку Маккормак протянул Азизову, стоявшему на пороге своего маштагинского дома и подозрительно оглядывавшему и его, и сопровождающего Эма — Ферти. Выражение сухости и недоверия на лице молодого человека
— Вы господин…, то есть профессор из Америки? — спросил Эльдар.
Эмори растерянно посмотрел на Ферти. Из всего сказанного он понял лишь искаженное незнакомым наречием слово «Америка».
— Да, господин Азизов, это профессор Маккормак из США. А я его переводчик, Том Ферти.
Пока они втроем сидели за чайным столом, заставленным восточными сладостями, Сафура укладывала в ящик оставленные у них Караевым вещи.
— Это она была больна? — понизив голос до шепота, поинтересовался Маккормак.
Ферти перевел и, к сожалению, громко. Маккормак толкнул его в ногу, прошипев:
— Тише.
— Да, господин профессор, — весело отозвалась Сафура. — Теперь мне это кажется дурным сном. И кажется, что было не со мной.
— Ну и хорошо. Дай Бог вам здоровья, — пожелал Маккормак.
— Дай Бог здоровья Микаилу Расуловичу… Дай Бог, чтобы он скорее вышел… оттуда… Нашли тоже мне террориста! Они там с ума посходили. Их надо всех в психушку. У них мания преследования. На каждом шагу им мерещатся люди, готовые убить их…
— Значит, есть за что, — буркнул Азизов.
Ферти перевел разговор на другую тему, а потом они собрались уходить. Азизов провожал их до машины. Здесь Ферти вытащил конверт и протянул его Эльдару.
— Что здесь? — спросил тот.
— Деньги. Двадцать пять тысяч долларов, — сказал Ферти, усаживаясь за руль.
— Не понял, — растерянно уставился он на переводчика, пытаясь вернуть вложенный ему в руки пакет.
— Как же так?! — обомлел Ферти, призывая на помощь Маккормака.
Догадавшись, в чем дело, Эм поднял руку, требуя внимания.
— Молодой человек, — насупился он, — эти деньги не наши. Мы их передаем вам по распоряжению профессора Караева. Их следует передать Елене Марковне. Она нуждается очень. Похороны дочери… Поминки… Внук…, - перечислял американец.
— И посоветуйте ей связаться с доктором Маккормаком, — вмешался Ферти, передавая ему визитную карточку, на которой он черкнул номер телефона.
— Непременно. Мы будем ждать ее звонка.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
И благословил Бог седьмый день…
Гулкие чугунные сумерки… Изнуряющая тошнота… И вязкие, желтые валы… Качка выворачивает наизнанку. Мозг взрывается болью. А его, как чурку, то подбрасывает высоко вверх, то кидает вниз…
Ему бы отдышаться. Ему бы под ноги землю… А он мотается в какой-то пучине ядовитых сумерек… И этот оглушительный морской прибой. Он бьет его о скалы, и все головой…
«Она сейчас расколется», — думает он и от жуткого страха изо всех сил пытается размежить вцепившиеся друг в друга ресницы…
И он это делает. И видит веер солнечных лучей, пробивающихся сквозь металлические жалюзи. И пришло к нему самоощущение и осмысление себя. И он увидел пронзенный этими лучами серый силуэт.
Грубо раздирая мозг, по ушам ударил раздавшийся сверху голос:
— Очухался наконец-таки.
— Слава Богу! На седьмой день, — помахав над его лицом ладонью, подтвердила женщина.
Ее голос приятен для слуха. Теплый, надежный и полный сочувствия. Звучал он тоже сверху, но с другой стороны. И шел он от силуэта, одетого в белый халат.
— Надо же, на седьмой день, — повторил белый силуэт.
И Караев отреагировал на «День седьмой»: это Инна читает ему Ветхий Завет.
«Я же помню его наизусть», — вспомнил он.
— «И благословил Бог седьмый день, и освятил его»- произносит он.
— Что? — склонились к нему белые очертания. — Что вы сказали, профессор?
А разве он что говорил? В башке — деревенская кузница. Мозг раскален докрасна. И по нему наотмашь молотом! Дышать нечем. И он снова сваливается в мглистое бездонье. В изнеможении барахтается в нем. А потом неведомая сила, подхватив, выносит его в коридор, по обеим сторонам которого до ломоты в глазах сверкают фонари. Это тоннель. И он в «мерседесе». Рядом с ним Диана. По сказочному пахнут ее волосы. Прохладные, длинные пальцы пробегают по лбу. Он млеет от их прикосновения и головой зарывается в ароматные кружева ее роскошного платья.
— Убийца ты мой, — щекочет губами она ухо.
К ним оборачивается шофер. Он с вывороченной челюстью. По щеке струйкой стекает один глаз. Другим, выскочившим, как суслик из норки, изумленно смотрит на елозающую по кружевам Дианиной груди Микину голову…
Мика узнает его. Это — Доди… Мика заглядывает в лицо Диане. Ну конечно же, это Инна. И он в восторге. И очень встревожен. Над ее зрачками, вместо привычных искорок, вьются, махая крылышками, два зеленых мотылька. Нет, не мотыльки, приглядевшись определяет он. То две зеленые мухи. Он брезгливо отгоняет их. И они улетают, держа в своих ворсистых лапках синие жемчужинки Инниных глаз…
Аль-Фаяд смеется. Он отпускает руль и не смотрит на дорогу. И «мерседес» врезается в стену. Он не слышит взрыва и не чувствует удара. Но фейерверк… Волшебный фейерверк с тенями аль-Фаяда, Дианы и Инны. Они держат Инну за руки и, ликуя, бегут вперед, в мрачное беспросветие…
«Туда нельзя!» — хочет крикнуть он и не может…
И все вдруг гаснет. И он один. Перед ним мерцает свет пасмурного дня. И он карабкается к нему…
Потом он видит перед собой Маккормака. Тот ему что-то обещает и успокаивает. Но то было в бреду…