Месть розы

Галланд Николь

Что-то, чего она стыдилась, насторожился Маркус. Это звучало многообещающе.

— Расскажите.

— Ну, я не знаю, как им удалось сбежать из Орикура, однако они сумели добраться до внешних ворот. Там стоял охранник, который понятия не имел обо всей этой связанной с ними суматохе. Линор подошла к нему, по словам ее брата, с таким видом, будто нет ничего странного в том, что они здесь находятся, и сказала… сказала этому большому, сильному юноше: «Давай-ка, парень, открой нам ворота». — «Что ты дашь мне за это?» — спросил тот. Он, конечно, понятия не имел, что они из благородных. Он думал, они крестьяне, такими чумазыми они были после того, что им пришлось пережить… в наших краях слуги никогда так дерзко не

разговаривают с нами, сударь, это вам не Бавария… и меня с ними не было… Ох, да, и она ответила: «Ну, я покажу тебе хорошенький цветок», и начала поднимать тунику, чтобы показать ему родимое пятно.

— Родимое пятно? — с видом принужденного внимания переспросил Маркус, уже жалея о том, что подталкивал Марию продолжить свой рассказ.

— Ох, да! — Она засмеялась и понизила голос: — Я не упоминала о нем? У нее необыкновенно изысканное родимое пятно в форме маленькой розы и такое же красное… без стебля, конечно, и без шипов, просто цветок.

— Надо полагать, оно неприлично высоко, где-нибудь на голени? — спросил Маркус, стараясь сдержать иронические нотки в голосе.

Она рассмеялась.

— Нет, сударь. Если бы так, не стоило бы и рассказывать. Мы в Бургундии не такие уж ханжи, что бы о нас ни говорили. Нет, оно… ну, я покажу вам.

Она встала, сделав ему знак обойти стол и приблизиться к ней. «О господи!» — ужаснулся Маркус, который был наслышан о чувственных вдовах. Меньше всего ему хотелось выпутываться из истории о том, что он якобы пытался кого-то соблазнить.

— Это гораздо выше.

Она улыбнулась, задрала подол туники почти до талии и ткнула пальцем в место с внутренней стороны левого бедра, очень близко к тому, на что Маркус совсем не хотел смотреть.

— Вот тут, — пьяно захихикала она.

Маркус послушно проследил взглядом за ее рукой, удивляясь тому, какая бледная и гладкая у нее кожа, вовсе не отталкивающая на вид, как он опасался. Тем не менее он весь подобрался, ожидая, что за этим последует нечто могущее повергнуть его в смущение. Однако Мария, покончив с демонстрацией, опустила подол и снова уселась.

Сенешаль рухнул в кресло — сбитый с толку, но одновременно испытывая странное облегчение.

— Виллем остановил ее, конечно. Это наш маленький семейный секрет, родимое пятно Линор. О нем знают только трое, поскольку няня и акушерка уже скончались.

Маркус готов был расцеловать ее.

— Четверо, правильнее будет сказать теперь, — сказал он подчеркнуто дружеским тоном.

— Ох, да! — захихикала она. — Но вы же ни одной душе не расскажете, правда?

— Клянусь, моя госпожа, ваша тайна будет со мной в такой же безопасности, в какой была с вами.

И он не соврал.

Она рассказала о ней лишь одному человеку.

Он тоже расскажет о ней лишь одному человеку.

Глава 12

ПАРОДИЯ

Произведение, высмеивающее то, что другие оценивают высоко

19 июля

Виллему не верилось, что прошло всего чуть больше недели: его жизнь круто изменилась, а он уже успел ко всему привыкнуть. У него есть любовница, которая — что сбивало с толку — одновременно его лучший друг, и друг, который — что совсем уж невероятно — в то же время его император. По настоянию Конрада каждый день они втроем проводили вместе свободное время, когда с делами государства и тренировкой оруженосцев бывало покончено. Трижды, когда дела государства (часто в виде снедаемых завистью, настойчиво добивающихся аудиенции придворных) требовали внимания Конрада на протяжении всего дня, любовники находили способ уединиться: дважды в подвале и один раз в густой роще на склоне холма ниже замка. Стоило Жуглет скинуть одежду, и она чудесным образом превращалась в женщину. Виллем тут же напрочь забывал, что это его друг, в чьи глаза он смотрел в Доле еще месяц назад. Даже забывал, что это менестрель, заставляющий его и Конрада неудержимо хохотать во время занятий с оруженосцами.

Рыцарь уже отчаялся убедить ее скинуть мужскую личину. Никакая женщина не могла рассчитывать сохранить положение, которое Жуглет имела сейчас в качестве привилегированного придворного менестреля. К тому же срывать маску было опасно: чем публичнее стало бы разоблачение, тем глупее выглядел бы Конрад, позволивший себя провести, и, следовательно, тем более он нуждался бы в том, чтобы устроить Жуглет показательную взбучку.

Однако опасность угрожала и с другой стороны: Павел неустанно развивал свою кампанию по сбору доказательств, которые позволили бы ему обвинить их в содомии. Поэтому Жуглет настаивала на том, что лучший способ борьбы с этими угрозами таков: Виллем должен присмотреть себе придворную даму и всячески демонстрировать на публике, насколько он очарован ею. По крайней мере раз в день менестрель игриво подбивала различных дам обратить внимание на прекрасного рыцаря. Виллема от этого трясло. Он совсем не умел флиртовать, предпочитая смотреть, как Жуглет поддразнивает женщин. В то же время, когда это происходило, в нем просыпалась зависть, хотя он так и не понял, кому завидовал — то ли Жуглет из-за того, что она так очаровательна с дамами, то ли дамам из-за того, что они становятся публичным объектом восхищения Жуглет.

Альфонс нередко во время совместных посиделок ухитрялся навязывать им свое общество, заставляя Виллема испытывать неловкость. Что же касается Эрика, то юноша вызывал у Виллема законное чувство гордости. Проникнувшись убеждением, что существует неистощимый запас женской плоти, способной утолить его горячий нрав (хотя врач выразил бы беспокойство по поводу того, что он слишком уж истощает свой внутренний жар), оруженосец взрослел прямо на глазах, превращаясь в прекрасного молодого человека. Способный воин, он, как и сам Виллем, вполне мог бы стать рыцарем еще до достижения зрелости.

Император решил, что Виллем должен продолжать занятия со всеми королевскими оруженосцами. Его мышцы еще не перестали болеть после победоносного турнира, а Виллем уже начал каждое утро натаскивать группу преданных, взирающих на него почти как на божество юнцов. И каждый день Конрад со всем своим окружением посещал эти занятия: знамя высоко развевалось над головами, чтобы, не дай бог, какой-нибудь оруженосец или деревенский простофиля не спутал Конрада с другим императором.

Сегодняшняя тренировка, начавшаяся только в полдень, по замыслу Виллема предназначалась для того, чтобы подготовить юношей к рыцарскому поединку. Она происходила на северной стороне замка, во дворе, рядом с домиком, где содержались охотничьи соколы. Склон тут резко уходил вверх, так что Конраду и его свите открывался прекрасный вид.

Виллем, стоя на одном конце двора, приказал всем оруженосцам по очереди бежать с другого конца, целясь специально предназначенным для тренировок легким, затупленным копьем прямо ему в грудь. У него самого тоже было копье, и при приближении очередного юноши он делал резкий выпад вперед. Практически все молодые люди при этом вздрагивали и закрывали глаза. Виллем хотел добиться, чтобы они продолжали смотреть на него, поскольку рыцарь на поле сражения должен ясно видеть не только свою цель, но и по крайней мере треть собственного громоздкого копья: только в этом случае он имеет шанс нанести удар туда, куда надо. Он попросил людей из свиты короля встать позади него и наблюдать за лицами приближающихся оруженосцев. Если парень опускал взгляд или закрывал глаза — другими словами, терял цель, — стоящие лицом к нему придворные разражались криками. Остальные оруженосцы тут же начинали делать оплошавшему нос и отпускать насмешливые замечания.