Месть самураев
Шрифт:
– А что против нас?.. Мы люди божьи...
– А что везете?
– Книги…
– Книги?.. – не поверил Бугэй.
– Книги и свитки, – между делом подтвердил Язаки, мысли которого были направлены исключительно на еду.
В глубине души он сам их презирал: тратить деньги и силы на то, что несъедобно, по его мнению, было весьма неразумно. Но Богов, хонки и всякую нечисть одинаково боялся, на всякий случай горячо молился перед сном и носил в карманах дольки чеснока.
– Ладно… – Бугэй сделал вид, что друг говорит правду. – Ты все равно своему учителю скажи…
– А что сказать?
– Что капитан задумал.
– А что задумал?
– Не знаю, – пожал плечами Бугэй.
– Хорошо, скажу. А больше ничего нет? – Язаки по привычке шмыгнул носом, а потом тонко рыгнул.
– Нет, друг мой, команду еще кормить надо.
– Тогда я пошел, – поддерживая живот двумя руками, Язаки поднялся. – Ох-х-х… Ох-х-х… – Он
– Приходи вечером, – сказал Бугэй.
– Приду, – просто ответил Язаки, ступил на палубу и тут же обо всем забыл.
Живот был полным, а на душе царил покой. Правда, дышать было трудно. Завалюсь спать, решил Язаки. Утро вечера мудренее.
***
К вечеру третьего дня на горизонте показалась Бисайя[33]. Над его вершинами висели тучи, предвещая непогоду. Всю ночь джонка «Кибунэ-мару» дрейфовала на плавучем якоре. Однако утро выдалось солнечным, хотя северный ветер, переваливая через горы Аюшанэ, разогнал крутую волну, и кантё Гампэй спешил укрыться в Такао, чтобы принять в трюм бочонки с вином, кувшины с джутовым маслом, а также экзотические фрукты для Яшмового императорского дворца. Команда взялась за паруса, и через коку[34] джонка «Кибунэ-мару», подгоняемая прибоем, влетела в бухту и пришвартовалась к хлипкой пристани на кривых ножках. Меж зеленых холмов, как змея, вилась река, неся в залив мутные воды гор. Домишки с покатыми крышами лепились один к другому. Облезлая кровля храма Сюбогэн проглядывала в центре городишки.
– Даже если они что-то задумали, на судне не тронут, – сказал Акинобу за едой, обращаясь ко всем и улыбаясь, как всегда мудро и одновременно грустно. – Проблем много. Не тронут. Скорее всего, нападут, когда мы будем подходить к Нихон. А пока посетим местные горячие источники – сан-суй, сменим одежду и отдохнем. Что-то мне подсказывает, что у нас сегодня будет хороший день, – и выглянул в окошко, за которым действительно сияло солнце.
Натабура выглянул тоже, он хотел возразить. Действительно, небо было голубым, веселым и прочерченным в вышине длинными, тонкими облаками. Но имелся повод сомневаться в знаках хорошей погоды. Рано утром, когда Юка и Афра тихо сопели каждый в своем углу, он вошел в состояние мусина и увидел кровь, точнее – кровь с водой. Это странное сочетание говорило о неизменности судьбы, о том, что они не переломили ее, сев на эту джонку. И дело не в выборе морского пути. Просто четвертое путешествие в Тибет оказалось неудачным. Как известно, цифра четыре не благоприятствует большим делам. Причину они не смогли узнать даже у божественной кудзэ[35] в храме Киемидзу, словно сама Богиня зла Каннон не хотела открывать секреты своих козней. Не помог даже Ямба – дух-предсказатель, обитающий в Мико, древнем лабиринте пещер Асио. Лишь в Лхасе им намекнули на некое влиятельное лицо, которое находилось не где-нибудь, а в Нихон. И больше ничего. На краю земли жили еще знаменитые юй[36], дающие гика – всю полноту знание о жизни, а не об отдельных ее частях. К сожалению, добраться до юй труднее, чем попасть в Лхасу. Поэтому после получения всех предсказаний еще осталось нечто скрытое, и эту последнюю завесу никто не мог приподнять. Если это месть Богини зла Каннон за соединение Миров, то мы заранее проиграем, вздохнул Натабура, ибо нет ничего бессмысленнее, чем связываться с Богами. Те редко снисходят до смертных, у них свои проблемы, которым тысячи лет, хотя Боги Богам рознь и некоторые из них вполне человечны. То же самый рыжий Бог Ван Чжи, которого я зарубил. Ван Чжи ходил по Земле и по велению других Богов убивал людей. Но теперь Боги не вмешиваются в человеческие дела. Чего же мы боимся? Так уговаривал он себя, но на душе было неспокойно. Юка – что происходит с ней? Он посмотрел на нее и улыбнулся, и она готова была ответить привычной улыбкой, но вдруг, словно что-то вспомнила, сжала губы и отвернулась. Ссоры как таковой не было, но не было и прежнего согласия, словно едва заметное непонимание, как трещина, возникло между ними.
А еще он осознал, что учитель Акинобу впервые ошибся, но не мог ему об этом сказать. Впрочем, как только он об этом подумал, учитель Акинобу вышел на палубу и позвал его:
– Мы приблизительно знаем, когда это произойдет. Но если будем вести себя подозрительно, они догадаются, – чуть заметно он кивнул в сторону мостика, где расхаживал кантё.
– Да, учитель, – почтительно согласился Натабура, надеясь, что на этот раз он все-таки ошибся и видение с кровью ничего не значит. Ну и хорошо, ну и пусть, что еще остается – только гадать. Он повернулся к Юке, которая вышла следом и с тревогой спросила:
– Они что-то задумали? – она вначале посмотрела на учителя Акинобу, а затем на Натабуру.
Каждый раз он замирал от ее взгляда. Ему казалось, что в нем скрыто нечто, чего он не может понять. Это тревожило его дух и заставляло сердце биться сильнее. Наверное, за это он ее и любил.
Почти два года странствий научили Юку понимать обоих с полуслова. Если учитель Акинобу старался скрыть мысли, то у Натабуры все было написано на лице. По сути, он все еще оставался мальчишкой, и почему-то ей это все меньше нравилось – в последнее время он стал резок и нетерпелив, словно все, чем он когда-то ее покорил, теперь не имело никакого значения. Юка пугалась самой себя. Неужели это я? – спрашивала она себя. Должно быть, я просто устала и хочу домой. Только где теперь этот дом? Разве что на озере Хиейн? Она представили себе скромный домик, стоящий под соснами в окружении хризантем. И опять в ее мечтах рядом с ней был Натабура. Неужели я ошиблась в нем, подумала она. Неужели? И посмотрела на Натабуру вопрошающе. Однако он опять ничего не понял. Вздернул нос и отвернулся.
– Мы все узнаем на другой стороне острова в храме Богини Гуаньоинь, – заверил ее учитель Акинобу.
Он хотел сказать: «Дочка, не надо волноваться. Если бы нам грозила настоящая опасность, я бы тебя ни за что не взял с собой». Но не сказал, потому что боялся выражать чувства, как боялся проявлять свое отцовское отношение к Натабуре.
Его слова еще больше встревожили Юку, но она не подала вида, а лишь подумала, что на всякий случай надо захватить оба меча: тика-катана[37] и серебристый мидзукара[38]. Ее опасения подтвердились еще и тем, что учитель Акинобу взял свой посох, внутри которого был спрятан клинок. Натабура же вообще никогда не расставался с голубым кусанаги[39] и годзукой[40], не говоря уже о сухэ – кольце с крохотным лезвием.
Один Язаки беспечно предавался лени, валяясь до последнего момента. Афра понял, что без Язаки они никогда не попадут на берег, вбежал в каюту и стянул с него козью шкуру, которая служила ему одеялом, вытянул ее на палубу и стал с рычанием трепать. Кряхтя и ругаясь, Язаки вылез на белый свет, помятый и всклокоченный, словно после битвы с духами, и проворчал, равнодушно взглянув на берег:
– Проклятье! Можно было еще спать и спать…
Даже свежий морской ветер не привел его в чувство. Язаки еще не переварил ужин, возможно, виной был тот самый бэй, которого он вчера проглотил живым. Но его мысли уже потекли в привычное русло. Как бы перекусить? – думал Язаки и поглядывал в сторону камбуза, но не смея на глазах у всех направить туда свои стопы. Пора завтракать, а Бугэй нигде не видно! Словно угадав его мысли, учитель Акинобу сообщил:
– Перекусим в порту.
Пока джонки «Кибунэ-мару» швартовалась, Афра бегал вдоль борта, мешая команде, и с волнением внюхивался в запахи земли. Но страшно разочаровался, когда Натабура взял его за ошейник и потащил в каюту, приговаривая:
– Покараулишь вещи… покараулишь вещи… Хоп…
Афра упирался всеми четырьмя лапами и норовил выскочить из ошейника. Зубы он показывать не решился.
Учитель Акинобу заступился:
– Возьми его с собой. Если они захотят, то вскроют каюту и убьют его.
Правильно, согласился Натабура, и они впятером сошли на берег. Афра радостно облил тумбы, к которым крепились канаты, а затем разогнал местных собак и гордый пошел рядом с хозяином, который на всякий случай накинул на его шею веревку.
Кантё Гампэй посмотрел им вслед и криво усмехнулся. На четвертый день он решил, что ему мало заплатили. Он давно не испытывал к людям никаких чувств, кроме равнодушия. Они могут быть и шпионами, думал он, скорее всего, работающими на регента. Монахи часто бывают шпионами. Удобная маскировка. Правда, у Акинобу он уже видел знак принадлежности к духовной власти – магатама, но это только укрепило его в мыслях, что пассажиры при деньгах. А деньги – единственное, что имеет смысл в жизни. Кантё Гампэй давно убедился в этом. Золото давало власть. Разве монастыри не рассылали своих людей для сбора пожертвований? Или для укрепления связей с монастырями в других странах? Вера тоже приносит доходы. А деньги делают тебя независимым и сильным. Такие монахи обычно везут с собой богатые подарки. Это и раздражало кантё. Мало, мало, думал он. Всего десять рё! Если бы раза в два-три больше, я бы и не думал их убивать, оправдывался он перед самим собой. Оружия при них нет, если не считать корявого посоха Акинобу, да ножа на груди у Натабуры, который я разглядел даже без всевидящего ока повара Бугэй. Но что сделаешь с ножом против катана или тяжелой нагинаты?[41] Так что они практически безоружны. Однако это обстоятельство почему-то его не насторожило. Если бы он задался вопросом, много ли он видел людей, путешествующих налегке, то призадумался бы, но жадность помутила ему разум. Ах, да, вспомнил кантё Гампэй, еще есть Язаки. Язаки вооружен по всем правилам: дайсё[42]: катана[43] и вакидзаси[44]. Ну и что?! Толстяк не в счет. Всего лишь кусок жира. Я бы с удовольствием пощекотал ему ребра своим перышком, – и Гампэй невольно потрогал рукоять спрятанного в поясе кривого индийского ножа.