Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
В дверь постучали – видимо, ногой. После четвертого и самого сильного удара она распахнулась, повисла на одной петле. Внутрь ввалился шатающийся человек. Белоконь узнал его по медалям – это был капитан Смирнов.
– Вот ты где, сержант! – сказал Смирнов. – Здрасте, капитан Корж… Э-э-э, виноват, все время забываю вашу фамилию. Привет, Цветочкин! – обратился он к особисту, который сидел позади Белоконя.
– Моя фамилия Лютиков, – четко выговорил тот.
– Ну да, – не стал спорить гость. – А моя – Смирнов… Чего вы тут сидите? Все уезжают…
–
Чтобы не упасть, Смирнов ухватился за дверь.
– Да вот, решил зайти… – сказал он.
Речь сильно выпившего капитана прерывалась через почти равные промежутки времени, так, будто он замолкал, чтобы подавить рвоту.
– Сижу я сейчас, готовлюсь к отходу войск. И вижу: идет Дубинский. А рядом с ним тебя, сержант. На носилках несут. Я подошел сказать. Что ты славный малый. А это не ты. Лейтенант какой-то. Тоже рожа вся черная с синим. Вообще не похож, на самом-то деле.
Белоконь подумал, что существование Дубинского означает, что артиллеристы, заочно похороненные капитаном госбезопасности, могут быть живы. И им по-прежнему требуется помощь. Это придало сил.
– У меня поручение к полковнику Дубинскому, – в который раз повторил он. – Я не диверсант!
– Куда уж тебе, сержант! – сказал Смирнов. – Диверсантом надо родиться. Это талант, его не пропьешь…
Он выпрямился, медали на груди звякнули. И продолжил:
– Я им говорю. Где, говорю, сержант. А они: какой? Вот, говорю, такой же. Они: Пырдж… Пыржевальский? Это, значит, ты, – пояснил он Белоконю. – Я им: ясненько. Щас, говорю, будет. Так что я за тобой, сержант.
Белоконь, который до сих пор пялился на капитана Смирнова, обернулся к Керженцеву. И удивился: энкавэдэшник смотрел на него без малейшего интереса. Керженцев погасил папиросу и достал следующую.
– Лейтенант, – сказал он в пространство. – Применение техник на практике понятно?
– Да, товарищ капитан госбезопасности, – отозвался Лютиков. – Восхищен вашим мастерством.
– Сам видишь, что все приемы действуют, – спокойно продолжил Керженцев. – Я тебе тысячу раз говорил: в нашем деле нужна правильная подготовка материала. Если его поработать до такого же состояния, в каком к нам пришел этот сержант, вести дознание гораздо проще и приятнее.
Белоконь слушал капитана госбезопасности открыв рот. Он еще ничего не понял, поэтому пропустил слова Керженцева мимо ушей:
– Ты свободен, сержант. Спасибо за содействие.
Зато они дошли до Смирнова. Он отпустил дверь, шагнул к Белоконю и неожиданно твердо поднял его на ноги за растерзанную гимнастерку.
– Лютиков, проводи товарища артиллериста, – сказал Керженцев. – Не вмешивайся, просто проводи.
Смирнов вытолкал сержанта за порог блиндажа.
– Винтовка! – сказал Белоконь.
Он хотел броситься назад, но оказалось, что Смирнов и ее прихватил. Следом вышел лейтенант Лютиков.
Ситуация снаружи почти не изменилась – все та же суета, пыль столбом… Не было только разрывов и угнетающего психику воя сирен. Люфтваффе сделала свое дело и удалилась.
Белоконь мигом ослеп от солнца.
Солнце палило. Звенели тысячи мух.
Между стонущими и потерявшими сознание бойцами ходили немногочисленные сестры и санитары. Раненые лежали в пыли, прямо на горячей земле – ровными шевелящимися рядами. Солдат сгружали сюда машинами и повозками. Над ними даже не соорудили навесов. Возможно, растянутые на шестах куски ткани посчитали слишком явной мишенью для бомб. Но скорее всего, просто некому было этого сделать. Единственным укрытием была большая палатка с крестом. В ней работали хирурги – быстро и бесстрастно. У палатки стоял грузовик – в него забрасывали трупы.
Белоконь и поддерживающий его Смирнов приблизились к этому полю смерти. Здесь сидел на тряпке усталый немолодой полковник. Рядом с ним девушка в форме санинструктора обрабатывала раны неизвестного Белоконю артиллериста с закопченным до черноты лицом.
– Идите ближе, – позвал полковник. – Он потерял сознание.
Сержант отпустил плечо Смирнова, сделал два шага и по форме доложил, к кому он и по чьему поручению. Полковник действительно был Дубинским, но докладом он не заинтересовался.
– Сержант, не трави мне душу, – сказал он. – Лучше скажи, чего это за тобой особист ходит.
За Белоконя ответил Смирнов:
– Это Розочкин, товарищ полковник. Он погулять вышел.
Лютиков стоял чуть поодаль, прижав фуражку к груди. Это был тонкий невыразительный блондин с глазами навыкате. Судя по реакции на полевой госпиталь, недавний курсант. Он бездумно кивнул Дубинскому, развернулся и отправился переваривать увиденное. Возле ближайшего блиндажа его вырвало, впрочем, на него уже никто не смотрел.
Белоконь начал было рассказывать про пушки, снаряды и транспорт, но полковник его остановил.
– Не узнаешь? – Он указал головой на раненого.
– Никак нет, – ответил Белоконь.
Там лежал незнакомый старлей из пушкарей.
– Это Еремин, – сказал Дубинский.
Уперев винтовку в землю, Белоконь наклонился над артиллеристом. В чертах раненого мелькнуло что-то знакомое, но лишь на секунду.
– Полгода в одной батарее, – прошептал Белоконь, – а сейчас не узнал…
Санинструктор стала собирать сумку.
– Нежилец, – сказала она с отсутствующим видом.
Смирнов тронул ее плечо и указал на сержанта.
– Рита, удели немного внимания этому бойцу. Он смертельно ранен.
Девушка подтянула к Белоконю кастрюльку с мутной водой и снова откупорила бутыль с йодом. Белоконь стащил с себя гимнастерку. Сколько-нибудь серьезных повреждений на его торсе не было – лишь глубокие ссадины и наливающиеся синяки. Но Риту это, похоже, не волновало. Она просто обтирала кожу мокрой тряпкой и намазывала ее йодом. Сержант решил, что в прошлой, довоенной жизни Рита вполне могла быть маляршей.