Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
– Капитан, все гораздо сложнее, – сказал Дубинский. – Но об этом нужно спрашивать не меня. А лучше никого не спрашивать. Тебе и так снова дали всего лишь «За боевые заслуги». А по уму надо бы героя или хоть орден.
– Ничего, я не гордый.
Белоконь к этому времени облачился в свою пострадавшую форму. Зашитая нога уже была стянута куском чистой ткани. Санинструктор Рита собралась было идти, но ее остановил оклик Смирнова:
– Рита, взгляни на этого бравого сержанта! Совсем недавно он спас тебя, сам того не зная.
Девушка свирепо глянула на распустившего язык капитана. Но тот был пьян и невозмутим. Санинструктор уставилась на Белоконя, будто увидела его впервые. Эмоции ее вдруг преобразили – это была совсем другая Рита, живая. Немного растерянная, точно ее только что разбудили, симпатичная девушка. Ничего, кроме непонятного взгляда, сержант не дождался. Девушка кивнула полковнику, собрала вещи и перешла к свежим раненым.
За короткий срок обработки одного сержанта количество пациентов полевого госпиталя возросло вдвое. Место, где лежал умирающий Еремин, было теперь очень далеко от крайних рядов со стонущими бойцами.
Белоконь вытянулся перед поднявшимся Дубинским. Он не представлял, что будет делать дальше.
– Товарищ полковник, разрешите… вернуться к батарее?..
Дубинский посмотрел на него с удивлением.
– Ах, да, – сказал он, – ты же добирался сюда все это время… Еремин говорил, что видел эту желтую лошадь, когда его везли. Волновался он, что ты пропал… Вот что, сержант: нет у нас больше батарей. Две сорокопятки на ходу – вот и вся артиллерия. И людей больше нет. Из всего моего стрелкового полка на ногах пара взводов – даже на роту не наберется. Многие здесь лежат, вокруг нас… Вот что, оставайся пока при госпитале. Командирую тебя в помощь санитарам. Заодно будет и отпуск по ранению, хоть тут особо и не отдохнешь. Будешь живой – найдешь часть на том берегу… если госпиталь успеет переправиться. Приказ ясен?
– Так точно, товарищ полковник.
– Приступай к выполнению.
Дубинский ушел. Белоконь остался посреди жуткого стонущего поля. В полном здравии пребывал лишь уснувший между ранеными Смирнов. Белоконь решил, что у капитана нервы, как стальные канаты, ведь спать здесь было совершенно невозможно. Даже просто дышать было трудно. Впрочем, на то он и разведчик.
Сержанту тоже не мешало бы отдохнуть. Стоять он больше не мог. Он осторожно сел на место полковника. Нога болела гораздо сильнее, чем до йода, а перед глазами все плыло. Белоконь окликнул санитара с ведром – то уже был другой, он поил бойцов, – и получил полную кружку прохладной воды. Выпив ее залпом, он привалился к Смирнову, накрыл лицо грязной пилоткой и отключился.
Его растолкал Смирнов.
– Сержант, нашел место дрыхнуть! Люди умирают, а ты храпака даешь!
– Это капитан храпел, – сказали откуда-то сбоку.
– Да тебя контузило, солдат, – отозвался Смирнов. – Я сюда не спать пришел.
Белоконь сел и спросил чужим хриплым голосом:
– Сколько сейчас?
– Чего?
– Часов.
– Десять утра, – сообщили сбоку.
– Солдат! – рявкнул Смирнов. – Помолчи, родной, подумай о вечном. Твои часы, небось, врут. Или вообще остановились, когда в атаку ходил. Сейчас где-то четыре часа дня, сержант.
– Того же дня?
– Ну а какого?..
Солнце уже не палило, на него наползли тучи. Пыль осела, и в воздухе стоял запах мочи, разложения и йода. Мух стало еще больше, они тупо тыкались прямо в лицо. Госпиталь разросся до бывших командных блиндажей. Там стояли две полуторки – все, что осталось от штаба. Еще дальше в небо поднимались несколько столбов дыма – это на передовой догорали последние танки.
Белоконь прислушался к своему телу. Мышцы ныли, особенно болело между ног. Зашитая рана тоже давала о себе знать. В голове шумело. Несмотря на это, он чувствовал себя отдохнувшим.
Сержант посмотрел на Еремина. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что командир батареи мертв уже пару часов. На солнце трупы разлагаются особенно быстро.
Смирнов собрался уходить.
– Бывай, сержант. Может, еще увидимся.
– Товарищ капитан! – сказал Белоконь. – Надо отнести лейтенанта к грузовику.
Он взял мертвого за ноги и поймал взгляд Смирнова. Помятый и недовольный капитан пробурчал что-то невразумительное, но подхватил мертвеца под руки.
Пространство между рядами лежащих красноармейцев было шириной в пару ладоней, да и то не везде. Белоконь шел впереди – он аккуратно переступал через ноги, туловища и головы. Смирнов же особо не церемонился, из-за чего им вслед неслась пестрая ругань.
Ее заглушили звуки из палатки фельдшеров – это был жуткий, бессознательный мат, быстро перешедший в вой с повизгиванием. Через минуту в операционной снова стало тихо. Кого-то вынесли, тут же подтащили следующего. Затем все повторилось.
Грузовик был полон, и шофер уже стоял перед ним, прокручивая лом в моторе.
– Забросим? – спросил Смирнов. – Давай, сержант, на «три».
Они раскачали ношу, но капитан внезапно остановился и сказал:
– Слушай, а покурить у твоего лейтенанта нету?
Не дожидаясь ответа, он отпустил тело и похлопал его по карманам. Нашел портсигар и оставил его на земле.
– Все, качаем. И раз! И два! И-и три!..
Труп перелетел гору мертвецов в кузове и с грохотом упал на кабину. Послышался вопль водителя:
– Вы что там, охренели?!!
Смирнов открыл портсигар. Выругался.
– Капитан, нужно его стащить, – сказал Белоконь.
– Скажи мне, сержант, на кой ляд человеку вот эта коробка, ежели в ней ничего не носить? Хоть бы одну себе на поминки оставил, язви его в душу!.. Да что ты смотришь на меня, будто это я его убил?! Повоюй с мое, тоже таким станешь! Я столько товарищей похоронил – на пять таких машин хватит. Половине рыл ямы голыми руками…
По глазам капитана было видно, что это правда. Белоконь молча пошел к кабине.
Тело Еремина сняли под тихую ругань шофера. Смирнов пригрозил ему провернуть лом совсем в другом месте, и тот замолчал.
– Вот мы с тобой дурни, сержант! – сказал капитан. – Мы ж его в сапогах бросали! В сапогах у человека совсем другая аэродинамика. Давай, сержант, стягивай, себе возьмешь. Тебе в них шагать и шагать. Никакой пользы, если нужную вещь в братской могиле землей присыплют. Правильно, солдат? – обратился он к водителю.