Месть Танатоса
Шрифт:
— Джилл, доченька, твой брат… мой сын…
— Что мамочка? Что?! — закричала Джилл, тряся ее за плечи. — Что?!
— Он погиб, Джилл, — Маренн как выдохнула, единым порывом произнеся страшные слова. — Штефан погиб, Джилл. Его больше нет. — Она видела, какой смертельной бледностью покрылось лицо дочери, глаза расширились, судорога сковала черты.
— Нет, это неправда, — изменившимся голосом пролепетала Джилл. — Это неправда, мамочка. Скажи, что это неправда. — Маренн обняла дочь, крепко прижала к себе.
— Он погиб, — прошептала она. — Теперь ты у меня одна.
Науйокс помог им сесть в машину. Затем, отпустив шофера, сам сел за руль. Всю дорогу до Грюневальда Джилл плакала. Она стонала, всхлипывая. И если мать стоически переживала свое горе, Джилл не могла скрывать боль.
Алик довез их до дома. Отказавшись от его помощи, Маренн сама отвела дочь в ее комнату. Оставшись один в гостиной, Алик позвонил Ирме и попросил ее срочно приехать. Потом приказал своему адъютанту выслать за фрау Кох машину.
В ожидании приезда Ирмы он курил на кухне. Наверху, в комнате Джилл, все было тихо. Маренн не спускалась. Потом дверь открылась — Маренн сошла по лестнице вниз. Заметив Алика, остановилась. Науйокса поразило ее безжизненно-бледное лицо, глаза, очерченные синими тенями, впавшие уголки губ.
— Тебе не нужно здесь оставаться, — негромко, но твердо попросила она. — Спасибо, что подвез нас. Я успокоила немного Джилл. Она прилегла. Ты можешь ехать по делам, — и, с благодарностью сжав руку штандартенфюрера, ушла к себе — дверь плотно закрылась за ней, щелкнул замок. В доме воцарилась тишина. Никто не плакал, не стонал, не проклинал…
Скоро приехала Ирма. С ходу бросилась к спальне Маренн. Но Алик удержал ее и указал на комнату Джилл. Ирма понимающе закивала и поднялась наверх. Алик уехал в Управление.
Когда оберштурмбаннфюрер Скорцени приехал в Берлин, он нашел Алика в его кабинете на Дельбрюкштрассе. Науйокс встретил его неожиданным известием:
— Маренн уже здесь. Она все знает. И уже сообщила Джилл.
— Ну и как? — Скорцени подошел к бару и налил себе виски. — Как они?
— Молчат, — невесело покачал головой Алик. — Боюсь, это плохо кончится.
— Она дома?
— Да. Там Ирма с ней.
— Я поеду к ним, — оставив виски, который даже не пригубил, Скорцени вышел.
Когда он подъехал к дому Маренн в Грюневальде, уже наступил вечер. Окна первого этажа и одно окно на втором были освещены: свет горел в гостиной, в столовой, на кухне и в комнате Джилл наверху. В спальне тускло светил ночник.
Дверь ему открыла Ирма. Она, вероятно, недавно плакала — глаза ее были красны, краска в уголках расплылась. Она молча впустила оберштурмбаннфюрера в дом.
Он вошел, и, так же как Науйокс, был поражен царящей в доме тишиной. Ее нарушало только едва слышное бряцание ложки о стенки стакана — вернувшись на кухню, Ирма готовила лекарство.
— Джилл совсем плохо, — объяснила она, — страшно переживает. Я опасаюсь, как бы это серьезно не повредило ее здоровью. Вот Алик посоветовал вызвать де Криниса. Жду теперь.
— А мать? Она не может ей помочь? — удивился Скорцени.
— Маренн заперлась в спальне, — ответила ему Ирма грустно. — Она не выходит уже несколько часов. Я стучала к ней, просила ответить. Говорила, что с Джилл плохо. Никакой реакции. Не пошевелится. Я уж испугалась, может, у нее что-то с сердцем? — Ирма вскинула глаза и робко спросила: — Как ты думаешь, нужно дверь ломать? А то…
Не дослушав Ирму, Отто Скорцени стремительно вышел из кухни, прошел по коридору, через гостиную и столовую к спальне. Не успевая за его шагами, Ирма почти бежала сзади. Он подошел к дверям спальни, постучал.
— Маренн, — позвал он. — Маренн, открой мне. Ответом ему была мертвая тишина.
И вдруг среди этой тишины он услышал знакомый щелчок — взвели курок пистолета. Не раздумывая, оберштурмбаннфюрер ударом ноги вышиб дверь и бросился к Маренн.
Так и есть. Она сидела на постели, затянутая в мундир, с распущенными по плечам волосами. Лицо бледное, ни кровинки.
И ни единой слезинки на нем…
В руках Маренн держала свой офицерский пистолет, который приставила к виску, — намерения ее не оставляли сомнений. Еще мгновение…
Ирма испуганно вскрикнула. Скорцени, подбежав, схватил Маренн за руку и успел отвести ствол пистолета в сторону. Прозвучал выстрел — пуля угодила в оконную раму.
— Не смей! Ты слышишь, очнись, не смей! — оберштурмбаннфюрер схватил Маренн за плечи и сильно встряхнул. — Вспомни, у тебя же дочь. На кого ты ее оставишь? Маренн, дорогая, — немного успокоившись, он сел рядом и обнял ее, прижимая ее голову к своему плечу. Как ватная, Маренн поддавалась на каждое его движение. Когда он отпустил ее, ее тело безвольно рухнуло на постель, а голова упала на подушки. Ирма опять вскрикнула и спрятала лицо в ладонях.
Скорцени придвинулся к Маренн, сжимая ее холодные руки.
— Дорогая моя… — произнес он мягко.
Вдруг посиневшие губы разомкнулись, она прошептала, глядя на него темными, неподвижными глазами — словно застывшие кусочки яшмы, они совершенно лишились блеска, даже свет ночника не отражался в них.
— Все бессмысленно, — она обращаясь прямо к нему. — Бессмысленны все мои жертвы, все, на что я шла в эти годы. Все зря. Я не спасла моего мальчика. Я его погубила. Зачем? — она больно вцепилась ногтями в руку Отто, будто хотела, как кошка, расцарапать его. — Зачем ты взял нас оттуда? Лучше бы мы все погибли там тогда. Не было бы всего этого… Я бы не видела… Не терпела… Зачем?
Маренн задыхалась, лицо ее покрылось испариной. Ей не хватало воздуха.
— Зачем? — прерывающимся голосом повторяла она, теряя сознание. — Зачем… Ты виноват… Ты…
— Доктор, скорей, скорей, — в спальню вбежал профессор де Кринис. Ирма на ходу подхватила его плащ. — Что с ней? Она умирает?
— Позвольте, — де Кринис отстранил Скорцени и склонился над Маренн.
Даже не будучи специалистом в кардиологии, профессор не сомневался: резкое обострение ишемической болезни сердца, которой Маренн страдала уже многие годы, давало о себе знать. Процесс шел уже несколько суток и достиг весьма опасной стадии…