Месть Танатоса
Шрифт:
— Нет, — ответила Маренн, слегка склоняя голову, — но у меня есть немного итальянской крови.
— У Вас настоящие итальянские глаза, — продолжал Муссолини восхищенно, — черты лица, как у мадонн на фресках Веронезе, а волосы… Это волосы Венеры. Мой друг, Адольф, — он обратился к Гитлеру, — я понимаю, что с такими женщинами Вы вправе претендовать на первенство во всем мире.
— Фрау — прекрасный хирург, — вмешался рейхсфюрер Гиммлер, — благодаря ее таланту многим немецким солдатам возвращены жизнь и здоровье. Они снова вернулись в строй, чтобы биться за Великую Германию и ее фюрера. Только что фрау вернулась из Северной Африки, где оказывала медицинскую помощь солдатам Роммеля, недавно выдержавшим сильнейшее наступление англо-американских войск. Ее знает вся армия, в том числе и итальянские солдаты, которые под Сталинградом и еще сегодня утром в Тунисе имели возможность убедиться в ее искусстве и самоотверженности.
— Благодарю Вас, г-н рейхсфюрер, право, я недостойна, — скромно начала было Маренн, но Муссолини, сделав знак, адъютанту, остановил ее.
— Позвольте, сеньора, — сказал он прочувствованно. — Позвольте Вам признаться, что Ваша красота и Ваша самоотверженность тронули меня до глубины души. И я приготовил Вам подарок, — он хитро взглянул на Скорцени. — Прошу Вас, фрау, принять от меня, а равно от всех тех итальянских солдат, которых Вы спасли, кроме восхищения и преклонения, вот этот скромный дар, — он взял из рук адъютанта пятиугольную бархатную коробку и раскрыл ее. На черном бархатном фоне в ней покоилось великолепное ожерелье из крупных ярко-зеленых изумрудов, усыпанных бриллиантами. Те из зрителей, кто стоял в первых рядах вокруг правительственного стола, ахнули.
— Эти камни, — продолжал Муссолини, довольный произведенным впечатлением, — самые лучшие в Италии. Их цвет сродни цвету Ваших глаз, однако их красота блекнет перед Вашей, — он тут же сделал комплимент. — Позвольте также от лица моих друзей, — он обернулся к Гитлеру, который слабо улыбался, слушая дуче, к расплывшемуся от удовольствия Герингу и сдержанному, любезному Гиммлеру, — поблагодарить Вашего супруга, моего спасителя, за его подвиг, который по достоинству оценен Германией, и поднять этот бокал красного вина за него и за Вас, за Великий Рейх, чьи сыновья и дочери столь мужественны и прекрасны.
— Если бы он знал, что к нашему рейху она не имеет никакого отношения, — насмешливо шепнул Ирме Науйокс, прослушав речь Муссолини, — он бы проникся чувствами к Пэтену.
В ответ дуче прозвучало многоголосое «Хайль» и лес рук взметнулся в приветствии. Гитлер поднялся.
— Надеюсь, мой мальчик, — произнес он, обращаясь к Скорцени, когда приветствия стихли, — Вы довольны сюрпризом, который мы Вам подготовили, — он указал взглядом на Маренн.
— Конечно, мой фюрер. — Скорцени щелкнул каблуками и склонил голову в знак признательности.
— Тогда идите, развлекайтесь. Ваше дело молодое, — не забывая, что на него смотрят десятки глаз, фюрер по-отечески улыбнулся своему любимцу и ласково потрепал его по щеке. Такой же «отеческой» улыбкой он наградил и Маренн.
Еще раз отдав честь, они отошли от правительственного стола. В соседнем зале под звуки оркестра начинались танцы. Маренн взяла свой бокал с недопитым красным вином. Она едва пригубила его после тоста Муссолини. Скорцени окружили офицеры. Они наперебой поздравляли его. Маренн заметила, что, видя благоволение фюрера, многие даже самые заклятые враги сочли в этот вечер не лишним выразить оберштурмбаннфюреру свое восхищение. С трудом протиснувшись к Маренн, Ирма Кох тихо сказала ей:
— Пойдем, перед танцами тебе надо переодеться.
— Во что? И зачем? — удивилась Маренн — Я не собираюсь танцевать. Мне надо ехать домой за бальным платьем.
— Не надо. Ты забыла? Пошли со мной.
Сделав Скорцени знак, что они скоро вернутся, Ирма решительно увела Маренн из зала. Они прошли по коридору и остановились перед одним из номеров. Ирма подозвала коридорного. Заранее предупрежденный, он быстро открыл дверь.
— Не понимаю, зачем мы сюда пришли, — пожала плечами Маренн.
— Я же сказала, я все приготовила, входи, — Ирма нетерпеливо подтолкнула Маренн в комнату. — Ты как во сне, — упрекнула она подругу.
— Я очень устала, Ирма, — призналась та искренне, — Еле стою на ногах.
— Представляю, но надо потерпеть, — Ирма закрыла дверь, подбежала к шкафу и распахнула его.
— Вот, смотри! Как я угадала, — на лице фр,ау Кох выражалось благодушное торжество. — Этот цвет прекрасно сочетается с ожерельем, — она достала из шкафа длинное платье из полупрозрачного зеленоватого шифона.
— Одевайся, — она протянула платье Маренн. — Скорее.
— Но… — Маренн замялась.
— Без разговоров, одевайся, — настаивала Ирма, уже расстегивая молнию на платье, — «жена», — повторила она многозначительно.
— Зачем он это сказал? — удрученно произнесла Маренн, взяла из рук подруги платье и, небрежно бросив его на диван, отошла к окну. Достала сигарету. — С чего он это взял? Да еще во всеуслышание…
— А что, по-твоему, он должен был сказать? — Ирма сердито уперла руки в бока. — Что ты — его любовница? Хорошенькое дело! Особенно в присутствии фюрера! По сути же это ничего не меняет…
Маренн молча ломала сигарету в руках. В дверь постучали. Ирма подошла к двери и спросила:
— Кто там?
— Что ты, как в лесу? — послышался громкий голос Альфреда Науйокса. — Открывай быстренько…
— Чего тебе? — Ирма щелкнула замком. — Мы заняты.
— Отойди, — Алик широко раскрыл дверь и посторонился, пропуская Отто Скорцени.
— А ты, моя дорогая, — он взял жену под локоть, — пошли со мной. Ты и так устала сегодня. Здесь без тебя разберутся, — и, несмотря на протесты Ирмы, вывел ее в коридор.
Отто Скорцени закрыл дверь. Маренн стояла у окна, нервно теребя пуговицы на кителе. Он подошел к ней. Взял ее за руки. Они молча смотрели друг на друга. Потом, не выдержав, Маренн тихо вскрикнула и крепко обняла его, прижавшись лицом к его широкой и сильной груди. Плечи ее дрожали.
Когда некоторое время спустя они снова вышли к гостям, Алик Науйокс с иронией негромко заметил Скорцени:
— У тебя воротник рубашки в помаде, я извиняюсь, конечно.
— Уверяю тебя, что не только воротник, — рассмеялся Отто, — я счастлив, Алик. Ты понимаешь? Я счастлив сегодня!