Месть Танатоса
Шрифт:
— Необходимо срочно отвезти ее в госпиталь, — констатировал он твердо. — Есть угроза жизни.
И сразу направился к телефону, чтобы позвонить коллегам в Шарите.
— Я отвезу ее, — предложил профессору Скорцени. — А вы осмотрите Джилл. Ее нельзя оставлять одну.
Де Кринис согласился. Отто Скорцени поднял Маренн на руки и перенес ее в машину. Ирма села рядом — вместе они доставили Маренн в клинику. Ее приняли без лишних формальностей и сразу же увезли в отделение.
Маренн
При обследовании врачи установили резкое нарушение сердечной деятельности и значительное падение давления — все говорило о наступлении терминального состояния. Дыхание больной становилось все более неритмичным и судорожным. Бледно-синюшний оттенок покрыл похолодевшую кожу на лице. Внезапно пульс исчез.
Всю ночь, пока жизнь Маренн находилась под угрозой, Скорцени и Ирма оставались в клинике. Только под утро, когда опасность миновала и ей стало легче, оберштурмбаннфюрер уехал. Он даже не поднялся в палату взглянуть на нее. Он не хотел, чтобы она видела его. Обвинения, которые он услышал от нее в спальне незадолго до того, все еще звучали у него в памяти. Размышляя, он и сам готов был согласиться сейчас, что Маренн права…
Оставив Ирму у постели Маренн, Отто Скорцени вернулся в Грюневальд. Профессор де Кринис пил чай в столовой. Увидев Отто, он поднялся навстречу и с тревогой осведомился о Маренн. Скорцени успокоил его, сообщив, что состояние ее улучшилось.
— А как здесь? — спросил профессора, имея в виду Джилл.
— Теперь — вполне нормально, — заверил его де Кринис, — я дал девочке лекарство. Конечно, бедняжка потрясена произошедшим. Я сам до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что… — он не договорил. — Страшно даже сказать, ужасно… Присаживайтесь, — пригласил он Скорцени. — Налить Вам чаю?
— Нет, благодарю. Я поднимусь к ней.
Он прошел на второй этаж, войдя в комнату, приблизился к постели Джилл. Девушка спала. Ее бледное осунувшееся личико казалось спокойным и умиротворенным. Она даже не подозревала, что этой ночью дважды могла остаться совершенно одна на свете.
Наклонившись, он осторожно провел рукой по ее волосам. Темные, похожие на волосы Маренн. Но не ее, совсем другие — мягкие, пушистые, податливые. Да и черты лица — не те, чужие. Ничего в них нет от Маренн, ничего похожего на Штефана. Совсем другое лицо, другой характер… Бедняжка Джилл… Разве сможет она заменить матери сына?!
Почувствовав его присутствие, Джилл пошевелилась. Ресницы дрогнули, она открыла глаза. Обычно голубые, яркие, теперь они казались тусклыми и красноватыми из-за лопнувших от напряжения сосудов.
Увидев Скорцени, девушка приподнялась на локте и протянула к нему руку, словно прося защиты. Он сел рядом. Джилл обвила руками его шею и прижалась лбом к плечу.
— Он погиб, — прошептала она, голос ее звучал сухо. —. Он погиб, Отто, ты понимаешь!
Она подняла голову. Теперь ее глаза, как два бездонных колодца, полных отчаяния, смотрели на него. Он снова прислонил ее голову к своему плечу.
— Ну, Джилл, будь умницей, — уговаривал он девушку, гладя по волосам. — Ты теперь очень нужна маме. Подумай, как тяжело ей.
— Я тоже очень любила его. Как мы теперь будем жить, Отто?
Джилл снова опустилась на постель, глаза ее туманились сонной пеленой — сказывалось действие лекарств, которые де Кринис ввел ей, чтобы избежать срыва.
— Ты побудешь со мной? — засыпая, прошептала она. — Не уходи. Пожалуйста…
— Я не уйду. Спи, — пообещал он и ласково погладил по руке. — Я буду здесь, с тобой… Спи спокойно.
Едва сознание вернулось к ней, Маренн прежде всего спросила у Ирмы о дочери:
— Как Джилл?
— Я звонила домой, — ответила ей подруга. — Де Кринис дал ей успокоительное, и она спит…
— Ей нельзя сильное успокоительное, — сразу забеспокоилась Маренн, — только очень слабый раствор…
— Я думаю, де Кринис знает, — пожала плечами Ирма. — Кто же, если не он? Как-никак — профессор, полковник медицинской службы.
Маренн кивнула, но чувствовалась, что Ирма не убедила ее.
— Боюсь, он может не рассчитать дозу… — проговорила она устало и закрыла глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Ирма, поправляя подушки у нее под головой.
— Никак. Пустота и тошнота…
Голова нервно дернулась, Маренн снова открыла глаза — похолодевшие, остывшие, в них, казалось, навсегда померкли искры неисчерпаемой энергии и волн к жизни.
— Ты была когда-нибудь в России? — спросила она вдруг, не глядя на Ирму.
— Слава Богу, нет, — поежилась та и подчеркнуто облегченно вздохнула.
— Огромная, страшная страна, — проговорила Маренн и замолчала. Потом, словно собравшись с силами, продолжила:
— Я помню ее зимой семнадцатого. Тогда в Санкт-Петербурге проходило заседание объединенного штаба Антанты под председательством русского царя. Я приехала в Россию вместе с отцом. Я помню эти бескрайние просторы, которые простирались за окнами поезда, пока мы ехали от границы до Санкт-Петербурга. Заснеженные леса, вой волков глухими темными ночами, когда поезд останавливался, ожидая, пока расчистят путь, — кровавые следы на рассвете вокруг поезда означали, что кого-то из пассажиров съели.