Месть в конверте

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Папа, что это ты дома так рано?

— Привет, Нинок. А это у меня забастовка, — отшутился Турецкий.

Ваше благородие, госпожа разлука…

Все мы с ней не встретимся, вот какая штука!

— Слушай, пап, тут письма какие-то.

— Чего?

— Одно от бабушки, а одно непонятно от кого.

Письмецо в конверте, погоди, не рви… —

зазвучало в голове у Турецкого. — Сейчас, пап, я посмотрю, от кого это.

Письмецо в конверте, погоди, не рви…

— НЕ-Е-Е-ЕТ!!! — бешено закричал Турецкий, метнувшись в сторону Нины в безумном, отчаянном прыжке, но было поздно. Рука дочери уже разорвала конверт.

Глава пятнадцатая

В тот день Георгий Федорович Жаворонков брел домой под дождем, подняв воротник модного финского плаща и низко втянув голову в плечи. Тяжелые холодные капли затекали ему за шиворот и неприятно скользили по спине, но он ничего не чувствовал. В голове его продолжали звучать голоса, обрывки диалогов, споров. Из темноты перед внутренним взором возникали лица: то его непосредственного руководителя и бывшего приятеля Женьки Смирнова, то есть, простите, Евгения Ивановича, начальника отдела, генерала их всесильного комитета. То генерала Пантелеева, еще более всесильного командира их универсального ведомства. То — и уже совсем непонятно почему — лица двух ученых мужей, Давыдова и Суворова, случайных людей в его жизни и карьере. Ведь надо же, чтоб именно им, этим случайным людям, суждено было стать тем самым камнем преткновения.

Где лежит тот камень, в зной Путника маня…

Это был вечер из произведений композитора Георгия Свиридова, один из многочисленных концертов, посещенных ими с Леночкой в качестве культурной программы. У Георгия Федоровича всегда была неплохая память на стихи. А этот романс Свиридова на слова армянского поэта Аветика Исаакяна просто-таки запал ему в душу…

Где лежит тот камень, в зной Путника маня, Что могильною плитой Станет для меня? Может быть, бредя путем Рока своего, Я не раз сидел на нем, Не узнав его.

Кто же мог знать, что именно эти трижды проклятые ученые станут той самой соломинкой, которой он сломает себе спину? Да провались они пропадом вместе со своей наукой, со своими родными, близкими, учениками, аспирантами, последователями и оппонентами! Черт, и зачем он высовывался? Зачем? Вечно эта его проклятая принципиальность, которая не дает ему сидеть спокойненько в сторонке и молчать. Ну отправятся они в Воркуту, или куда там еще, валить лес. Неужели ему, генералу Жаворонкову, действительно не все равно? Идеалист долбаный, борец за правду, понимаешь! Как там было в одной известной песне? Промолчи — попадешь в первачи!

Проехавший грузовик окатил генерала брызгами, но тот даже ничего не заметил — настолько был погружен в свои мысли.

Итак, сегодня его уволили из органов. Его, Георгия Федоровича Жаворонкова, отправили на почетный заслуженный отдых, о чем ему и сообщил генерал Пантелеев с характерной для него иезуитской улыбкой. Но это-то — насчет почетного и заслуженного — так, для успокоения, для друзей и для непосвященных коллег. Всем посвященным прекрасно известно — да так оно и есть на самом деле, — что Георгий перестал «вписываться в сюжет», перестал соответствовать генеральной линии, проводимой его ведомством. Ведомство в очередной раз дрейфануло вправо… или влево — у нас ведь не поймешь, где именно находится «лево», а где «право». Одним словом, их любимая «контора» в очередной раз вернулась к людоедским идеалам своего прародителя Феликса Дзержинского, а наивный Георгий застрял в своем романтизме, в своих демократических прогрессивных заблуждениях, а поскольку гибкость вообще никогда не была ему свойственна, то он не сумел, или же не успел, или, может быть, даже и не пожелал быстро приспособить себя к новым обстоятельствам. И поэтому вышел из игры.

Пусть неудачник плачет, Кляня свою судьбу! —

с удовольствием пропел ему Евгений Иванович Смирнов свою любимую оперную арию. Да, он неудачник, видимо, нужно это признать. Поэтому он бредет домой пешком под дождем… ах нет, конечно, у него осталась его личная «Волга», так что лишение персональной служебной машины еще не загонит его в душные катакомбы московского метро. Да и материально он уж никак не пропадет, положенная ему пенсия вполне достойная, не имеет ничего общего с зарплатой какой-нибудь медсестры или учительницы. А еще можно устроиться куда-нибудь консультантом по каким-нибудь актуальным вопросам. Дело ведь не в этом.

Дело в том, что он — проигравший. Неудачник. Всю жизнь он шел каким-то определенным путем — неважно сейчас, каков именно он был, — и вот потерпел полное фиаско на этом пути.

Он подошел к своему дому. Окна их квартиры призывно светились, это означало, что любимая жена Леночка дома. Эх, Леночка, Леночка… К сожалению, в последнее время Георгию все чаще казалось, что его любовь к жене носила характер сугубо односторонний. Уже давно зародился между ними некий холодок, и с каждым годом становилось все морознее и морознее. Отчуждение все нарастало и нарастало.

— Здравствуй, Леночка!

— Привет! — Елена Станиславовна Жаворонкова посмотрела на него как-то вскользь.

— Ты занята сейчас? — Георгий Федорович чувствовал, как в его голосе появилось что-то заискивающее. Так бывало часто в его разговорах с женой, и он ненавидел себя за этот подобострастный тон.

— Да, мне надо закончить статью. Ужин на плите.

— Может, посидишь со мной?

— Я потом к тебе приду, ты пока сам начинай.

На кухне Георгий первым делом ринулся к холодильнику и, убедившись, что супруга за ним не следит, налил себе большой щедрый стакан водки.

«Имею право, черт возьми! — подумал он зло. — Если сейчас не выпить водки, то нужно просто пойти и застрелиться».

Он заглотил содержимое стакана одним богатырским глотком. Дыхание перехватило, но закусывать Георгий Федорович не стал, вместо этого налил себе еще один такой же полный стакан. Он почувствовал, как внутри начало постепенно оттаивать. Лица начальников и подчиненных перестали маячить перед его внутренним взором, как в дурацком калейдоскопе. На какое-то мгновение даже показалось, что жизнь его вовсе еще и не кончена. Ведь у него есть прекрасная семья: красавица жена, сын. Что еще нужно для счастья мужчине средних лет?

При воспоминании о сыне бывший генерал как-то внутренне подобрел, но тут же тревога прошла судорогой по всем его мускулам.

— Леночка! — закричал Георгий Федорович тоскливо. — Лена! Напомни, в какой день Витюша возвращается?

— В четверг, через полторы недели, — прозвучал в ответ спокойный голос жены. Лена никогда ничего не забывала, не путала даты, имена, отчества. Она была будто бы «человек-компьютер». Любая информация, которую ее мозг однажды впитал, отпечатывалась на «жестком диске» и не стиралась и не тускнела, готовая быть востребованной и использованной в любой момент. Иногда Георгию казалось, что в тайной полиции следовало работать его жене, а не ему.