Месть в законе
Шрифт:
В этот же день Севостьян Иванович привез женщину к себе домой. Вначале думал побаловаться и выгнать к чертям свинячьим. Да попробовав раз, оторваться уже не смог. Так и прижилась она у него в коммуналке.
Позже и паспорт ее нашелся. Точнее говоря, она сказала, что сделала запрос по месту жительства - в Саратовскую область, а там ей уж помогли с восстановлением утраченного документа. Она и ездила туда специально на три дня. Горбушкин думал, что уехала и не вернется больше никогда. А, поди ж ты, как и обещала, воротилась назад вовремя, спустя трое суток.
С другой стороны, все объяснимо. Питер, все-таки, не сравнить ни с какой Саратовской областью. Северная столица России, едрен батон! Полстраны народу спят и видят, чтобы из захолустья сюда перебраться.
Прожив большую часть своей жизни бобылем, Севостьян Иванович был несказанно рад появившейся возможности наконец-то жениться. Тем более, что женщина ему досталась, как оказалось, домовитая, хозяйственная. А в постели - туши свет, сливай масло!
Вот только пить лишнее стала в последний год. Но, с другой стороны, кто в России не пьет? Да вся страна от счастливой жизни в условиях демократической стихии спивается на фиг. Эта хоть по помойкам не шарит и мужиков в дом не тащит, слава богу.
В общем и целом Горбушкин был доволен женой. И она им - тоже, сразу же после первой выпитой рюмки.
– Сева!
– сказала она ожившим голосом, глядя на мужа повеселевшими синими глазами.
– Ты у меня - чудо! Ты у меня - сказка! Наливай еще!
Боже! Какие у нее глаза! Синие, чистые и бездонные, как небо!
А еще бывает, выпьет, если в меру, и сразу волочет Горбушкина в кровать. И такое с ним вытворяет! Такое! Про такое вот «такое» даже в порнографических журналах писать стесняются.
Ну а когда перепьет лишнего, тоже без проблем. Ложится себе и спит. Хорошая она, когда спит. Густые волосы цвета льна разбросаны по подушке. Улыбнется чему-то во сне - сразу ямочки на щеках. И милая маленькая родинка над верхней губой.
Нет, хорошая все-таки баба досталась Горбушкину на старости лет!
А в коридоре зазвонил телефон. И уже через минуту в кухню приковыляла старуха - Аграфена Самсоновна.
– Севостьян Иванович!
– с претензией в голосе заговорила старушенция.
– Это вам звонят! С работы! Не могли бы вы сами подходить к телефону, когда звонят вам, а не мне? Я, знаете ли, не секретарша вам какая-нибудь! У меня три неоконченных высших образования и год стационарного лечения в дурдоме! Так что не надо считать меня сумасшедшей - меня там вылечили! Это я вам ответственно заявляю!
Вот, действительно, дура! Как же он определит, кому звонят, если трубка еще не поднята?
Поправив хлопчатобумажную полосатую пижаму, Горбушкин пошел к телефону. А вернулся в кухню уже одетый - в недорогих, но довольно приличных туфлях, купленных недавно фирменных джинсах и тонкой кожаной куртке. Видать, куда-то собрался.
– Анастасия!
– торжественно обратился он к жене, допивавшей бутылку водки.
– У меня важные дела. Вернусь не скоро.
Супруга в ответ лишь махнула рукой. Мол, проваливай. Даже не повернулась в его сторону.
– На-а-астя!
– жалобно простонал Горбушкин.
– Ну поцелуй хоть на дорожку!
– Я тебе вот что скажу, Сева.
– Мотнув всклокоченной головой, Настя посмотрела на него мутным безразличным взглядом.
– В коридоре у двери стоит зеркало. Вот с ним и поцелуйся.
Чертыхнувшись от обиды, капитан Горбушкин покинул квартиру, оставив супругу наедине с издыхающим в пустой бутылке зеленым змием.
Убедившись, что выпивки на кухне не осталось, она, шатаясь, поднялась с табурета и направилась в комнату.
Легла на спину в широкую кровать на металлической панцирной пружине. Закрыла глаза. А на ресницах проступили слезы. Они текли по лицу тонкими струйками, неприятно скатывались к мочкам ушей и щекотали их, утопая затем в подушке.
Насте вспомнился отец. В воспоминаниях она видела его в тот день, когда они вместе с полковником Харитоновым навещали старика на загородной даче в Подмосковье.
– А расскажи-ка мне, дочка, как Родине служишь?
– вопрошал старый генерал, царственно восседая в плетеном кресле-качалке. Ноги его были укрыты теплым шерстяным пледом. Руки непрестанно и мелко тряслись. Голова непроизвольно раскачивалась из стороны в сторону. Старик был плох - годы брали свое. Но серые выцветшие глаза смотрели на Настю вполне осознанно и строго.
– Помнишь ли ты заветы великого Ленина и основателя Всероссийской чрезвычайной комиссии Феликса Эдмундовича Дзержинского?
– Помню, папа. Помню.
– Настя отвечала автоматически, устав уже отвечать на одни и те же вопросы при каждой встрече с отцом.
Генерал, еще двадцать лет назад ушедший в отставку, переехал из Москвы на дачу. Находясь здесь в своеобразной изоляции от бурлящего и бурно изменяющегося мира, старый служака существовал по своим прежним законам и мироощущениям. Он и слышать не хотел, что в стране давным-давно поменялась власть, что о руководящей и направляющей роли КПСС все нормальные люди думать забыли, а принципы демократического централизма нагло попраны вторгающимися происками капиталистических норм.
– Запомни, дочка!
– грозил он Насте крючковатым указательным пальцем.
– У чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Коммунистическая партия возложила на тебя особую ответственность - стоять на передовых рубежах борьбы! Нет и не может быть важнее задачи, чем обеспечение государственной безопасности нашей социалистической Родины!..
Все слово в слово! Даже интонации, с которыми отставной генерал госбезопасности Иван Трофимович Звягин нес всю эту архаичную чушь, помнились до мельчайших подробностей. А крючковатый иссохший палец старого отца, грозящий заплутавшей по жизни дочери, виделся ей теперь дамокловым мечом, зависшим над ней на тонком, готовом вот-вот оборваться волоске.
– Вот так и служу, папа… - вслух произнесла Настя, глотая горькие слезы.
– И чистые руки, и горячее сердце… все в жопе…
Никого в комнате не было, и Насте незачем было стесняться в выражениях.
Ее отец… После того, как генерал Звягин доложил, кому следует, о готовящемся государственном перевороте, спецслужбисты незамедлительно упрятали его в психушку. Там, говорят, он и скончался при невыясненных обстоятельствах. То ли подушкой его ночью задушили, то ли сам задохнулся - старый был, слабый. Мог лечь неудобно на живот, уткнуться в подушку лицом и уснуть. Навсегда.