Место для журавля
Шрифт:
— Дело в том, — начал он, — что я вырос в семье видных биологов… Не хочу козырять именами, надо думать, многим из присутствующих знакомыми…
— Вон вы из каких Петраковых, — незамедлительно отозвалась наша докторица; ее непосредственность, впрочем, рассказчика не отвлекла.
— …Однажды отчима пригласили на необычную экспертизу. В Самарканд. Речь шла о погребении Тамерлана. Про мавзолей Тамерлана не стану распространяться, большинство его, разумеется, видело собственными глазами, а кто не видел, тот по изображениям знает. Гур Эмир не запомнить нельзя, потрясает, любопытно, что возводил его Тимур не для себя, но когда, возвращаясь из очередного похода, он неожиданно умер, то был доставлен в свою столицу и там похоронен.
Положим, все это занятно, нет спору, да биология-то какое к этому имеет отношение, при чем тут биолог? Оказалось — при чем, ибо речь шла о вскрытии могилы, экспертиза наподобие судебно-медицинской. Кому, спросите, понадобилось спустя столько веков. Резонно. Это историки усомнились — из-за сведений, будто могилу разграбили в свое время, нельзя было исключить, что могила просто пуста. Когда-то ее уже обследовали с такой целью, ученая комиссия пришла тогда к заключению, что останки, так сказать, целы, но это было давно, решили на современном уровне убедиться.
Осмотр подтвердил прежние выводы; ту же разницу в длине берцовых костей, причем на правой, короткой, виднелись следы перелома, припоминаете — Тимур-хромец! Для контроля взяли еще образцы костной ткани, установили ее возраст современными методами. Ну, скажем, по радиоизотопам. Манипуляции с тканевыми культурами как раз были коньком биолога Петракова.
Исполнив требуемое, он, однако, не ограничился этим. В том и заключался его интерес — воспользоваться экспериментальным материалом, поистине уникальным. Вы тут кроманьонца вспомнили, дескать, откопать бы в мерзлоте, как будто бы мамонтенка. Так вот, биолог Петраков допускал в мыслях… в своей гипотезе нечто подобное, только не с целым организмом, а с клеткой, именно, что живая клетка, погибшая неповрежденной и хранимая при определенном режиме, может не потерять жизнеспособности произвольно долгое время, — и была плюс к тому идея, как заставить проснуться эту дремлющую способность.
Короче, поместил он несколько клеток в питательный раствор… вернее, в растворы, только не стандартные, общепринятые, а в особые, свои… поманипулировал над ними… подробностей не передам, не по уму мне, да и вам, надо полагать, ни к чему, знаю только, что и облучения были… И в одной из чашек процесс взял-таки да и запустился. Ожившая после многовековой спячки клетка стала делиться!
Казалось бы, кричи «эврика!», скорее в печать, на ученый совет, на симпозиум — сообщение, доклад, статью, труби на ученый мир. Здесь не квартальной премией пахнет, Государственной, а то и Нобелевской, не шутка. Только отчим мой, до того вообще молчок, от сотрудников маскировался, от ближайших секретил, тут раскрылся наконец перед одним-единственным человеком, наиближайшим из всех, именно перед всегдашней помощницей и женой.
Они составляли замечательный научный дуэт, в экспериментальной науке подобные семейно-исследовательские пары традиционно не редкость, известно, его голова плюс ее руки в сумме дают величину больше двух, так у вас говорится, уважаемые физики-химики?.. Только в нашем примере эффект умножения был многократно сильнее, ибо в согласии действовали две головы плюс две пары рук плюс, простите за старомодность, два сердца.
Когда Петраков изложил своей Вере Петровне в деталях, в подробностях то, о чем я вам рассказал, ему не пришлось просить прощения за утайку, напротив, она воздала должное его выдержке, не говоря уж об остальном, ибо вслед за ним убедилась, что перед ними не артефакт, не ошибка, не экспериментальная грязь и не самообман, что, увы, нередко случалось в их многосложной науке. И для нее не оказалось неожиданным им задуманное продолжение эксперимента. В сущности, оно напрашивалось само, вытекало из предыдущего. Второго такого случая могло не представиться никогда, и ему не понадобилось лобовых слов, согласилась без колебаний. Я, понятно, не мог присутствовать при том разговоре, мать передавала мне в общих чертах.
Он сказал ей что-то вроде того, что обидно было бы оставить начатое на дороге, и она отвечала, что он вправе располагать ею, как собою самим. Он резонно заметил, что это может коснуться не только лишь их одних, а, по меньшей мере, еще двоих человек. Не требовалось объяснять, что подразумевал он детей, сына и дочь. Она усмехнулась: где двое, мол, там и третий. «Ну да, — сказал он, — при благополучном исходе». — «Большой ли у тебя выбор?» — поинтересовалась она. «Выбор есть», — сказал он. «Какой же, позволь узнать». — «По двойной системе: да — нет. Оставить или продолжить. Удовольствоваться либо рискнуть».
«Риск бесспорный», — согласилась она. «То-то и оно, — сказал он, — мало ли что в этих клетках могло повредиться за такое-то время, одно дело гипотезы, спекуляции, теории…» — «В конце концов, рискует не перцепиент», — перебила она. «В зависимости от стадии, — возразил он. — По статистике, и в наше просвещенное время случается, что роженицы… ну, словом, понятно…»
«По статистике, и кирпич нет-нет да на голову упадет, — отвечала на это она, — в таком случае остается лишь пожалеть, что это выпало на твою долю, ты же сам заставил меня поверить в излюбленное свое правило…» — «Лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном?» — спросил он.
Сами все-таки они не отважились оценить степень риска. Решили посоветоваться со специалистом. Обсудить степень риска и наметить заодно тактику, благо специалиста, притом первоклассного, не далеко было искать. Обратились к старому другу. В тайну донора посвящать его все же не стали, в конце концов, ничего не изменится, думал он, эксперимент с соматической клеткой мужа. Не рутинный, однако и не столь небывалый, вынашивание генетического двойника..:
«Ты зачнешь непорочно, аки дева Мария, — в итоге пообещал старый друг-гинеколог, — клянусь честью профессионала».
Трудные месяцы наступили для них. Самые трудные во всей жизни. Петраков за спиною Веры Петровны ссорился с другом, настаивая на повседневном контроле, тот отмахивался, считая, что медицина сделала свое дело, теперь просто не надо мешать природе. Знай он, что именно не дает Петракову покоя, подозревай хоть отчасти… но он не знал. А отчим не находил себе места; принимал решения и менял их в зависимости от малейшего недомогания матери, принимал и менял: сохранить — прервать, прервать — сохранить, чаши весов безостановочно колебались. Тут, однако, мать совершенно права, ее воля оказалась сильнее. Это она настояла на том, чтобы довести эксперимент до конца и, как говорится, разрешилась благополучно.
Только выяснилось, что до окончания еще ой как не близко, ибо следует подождать, что из их гомункулуса вырастет.
По чести сказать, до его появления на свет настолько не заглядывали вперед. И тут ужаснулись; младенец-то был живой, дрыгал ножками и агукал. А его на каждом шагу подстерегали опасности, о которых никто, кроме родителей… простите, кроме экспериментаторов, не подозревал. Любой пустяк грозил обернуться проблемой, всякий прыщик — недугом. Как-то перенесет он прививку? Справится ли с ветрянкой? Потом с алгеброй? Потом — с поэзией? Как обстоит у него с иммунной системой?.. С абстрактным мышлением?.. С высшими проявлениями духа?.. Что, в конечном счете, берет в мальчике верх гены или среда, кроманьонец или цивилизованный человек, что берет верх вообще в человеке, ваш вопрос, господа, — био или социо, социо или био?! И не слишком ли они много себе позволили, на себя взвалили, не зарвались ли в своем исследовательском азарте?..