Место покоя Моего
Шрифт:
Интересно, а не забыли ли оные Техники, где все это закопано? А то ведь конфуз выйти может — потом, когда операция закончится. Возьмут и не отыщут, где спрятали. А отыщут предки. И это будет поводом к нежданному слому. Потом будет. Может быть.
Опять это «потом всплыло. До „потом“ еще неблизко, нам бы с „сейчас“ разобраться.
Иешуа забрался на высокий камень, как на трибуну, и некоторое время молча смотрел на толпу, расползшуюся по склону. Толпа, в свой черед, тоже молча смотрела на него.
— Я рад, что вы пришли. — Иешуа сказал это и не тихо и не громко, как при обычной беседе.
В первых рядах еще могли поймать его голос, но вот остальные… Однако Иешуа продолжал говорить:
— Это хорошо, что вы услышали зов ваших сердец и не стали сопротивляться ему. Вам воздается. Вы станете, первыми, кто узнает о Царстве Божьем, первыми, кто, может быть, вступит в него!
Машиах по-прежнему говорил, не напрягая голос, не пытаясь кричать, но чем дольше это продолжалось, тем сильнее становилась уверенность Петра, что все доединого в толпе слышат Иешуа, как будто он — рядом. И слух тут ни при чем. Слова, произносимые Машиахом, звучали у каждого в мозгу — отчетливо и громко. Вот и еще раз подтвердилась бесполезность генераторов пси-поля. Матрица и здесь преуспела. Пора бы понять, что — кроме нее! — ничего больше не требуется…
— Вы можете спросить меня, — вещал Иешуа, — о каком царстве ты толкуешь? Я отвечу вам. Не о том, в котором вы привыкли жить, но о другом, которое только ждет вас. Оно существует здесь, на земле, и попасть в него совсем нетрудно, надо лишь верить. Всякий человек, рожденный женой человеческой, живет на нашей земле по древним, непоколебимым законам, казалось бы, свято соблюдаемым священниками и правителями. Но давайте усомнимся в их святости, потому что не надо быть пророком, чтобы понять: никто из власть имущих не соблюдает их, подминает их под себя, делает удобными, выкидывает из них одни слова и вставляет иные, калеча и убивая смысл того, что завещал Господь отцу нашему Моше. И жить по этим искалеченным законам становится все тяжелее. В Царстве Божьем все пойдет по-другому, так, как завещано, но мало родиться на свет, чтобы попасть туда, мало, говорю вам истинно! Надо еще родиться духовно, а это очень непросто. При рождении плоти переживает муки мать ваша, а при рождении духа придется мучиться самому. И многие не вынесут мук этих, откажутся от испытания и не познают никогда благ чудесных, что в Царстве Божьем для них уготованы!
Иешуа постепенно начинал говорить громче, но не для того, чтобы было лучше слышно; а потому, что сам заводился. Речь его становилась все эмоциональнее, все красочнее. Ни единой оговорки, ни одного сбоя — говорил как… Как по писаному? Но ведь это еще не написано нигде. Только будет. Вон Иоанн как слушает внимательно. Им и будет написано. Может статься…
Петр наблюдал за слушателями, фиксируя одновременно каждое слово, произнесенное Машиахом, — ничего пропускать нельзя! — а слушали все по-разному. Те, кто находился в ближайших к оратору рядах, внимали сосредоточенно, едва рты не открыв. Кто стоял или сидел подальше, не являли собой образцовых слушателей — вертели головами, переговаривались, занимались своими делами. Но тем не менее Петр был уверен — вот странность! — что каждое слово, произнесенное сейчас, четко звучит в их разуме и обязательно откладывается на особую полочку, чтобы никогда не забыться. Иначе и быть не может. Иешуа не стал бы всем этим заниматься, если бы не был уверен в результате.
Неожиданно один из стоящих рядом мужчин подался вперед и спросил Иешуа:
— Машиахкак же попасть туда? В то царство, о котором ты говоришь?
— Как твое имя? — Иешуа спокойно отнесся к тому, что его перебили.
— Фаддей, — ответил мужчина.
— Послушай, Фаддей… Послушайте все! Царствие Божье открыто для всех. Дверь в него всегда рядом. Надо только подобрать ключ. В каждом из вас есть малая толика веры. Увеличьте ее, умножьте, пусть она станет огромной, больше неба, и тогда дверь в Царство отворится. Вера ваша будет ключом!
— Но как же мы можем верить в то, о чем не знаем? — В голосе Фаддея сквозило недоверие к самому Иешуа.
Иешуа нагнулся к спрашивающему, пристально поглядел на него, произнес:
— Скажи, ты знал о том, что больного проказой можно излечить одним прикосновением руки?
— Ну, я… — замялся Фаддей. — Нет, не знал. Даже врачи не могут, а так, рукой…
— Ты видел, как я это делаю?
— Нет, мне только рассказывали…
— Смотри. — Иешуа взял руку Фаддея. Та была покрыта весьма неприятного вида язвами. Петр поручиться мог, что еще пару секунд назад с кожей этого упрямца все было в порядке. А теперь… Ну, проказа не проказа, а что-то кожно-венерологическое — это точно. И хотя Петр в этой отрасли медицины силен не был, даже ему было ясно, что болезнь имеет вид очень застарелый и запущенный. Всего за мгновение Иешуа наградил беднягу Фаддея жутким и, не исключено, смертельным заболеванием. Не перестаешь удивлять, Иешуа, слегка оторопел Мастер, раньше ты только лечил недуги, а теперь, оказывается, еще и раздаешь их. Ученики, стоявшие здесь же и видевшие все с самого начала, тоже были явно озадачены.
Но больше всех изумился сам Фаддей. Сначала он молча, округлившимися глазами смотрел на свою руку, потом закричал:
— Этого ведь не было! Машиах! Что со мной? Ты же говорил об излечении! Машиах!
Иешуа наблюдал за испуганным Фаддеем с широкой улыбкой. В контексте факта она представлялась издевательской.
Спросил:
— Теперь скажи, ты хочешь, чтобы это пропало?
— Да! Машиах, да! — Фаддей был бледен от ужаса.
— А ты веришь в то, что я смогу тебя вылечить?
— Верю! Машиах, избавь меня от этого, пожалуйста!
— Воистину веришь?
— Воистину! Машиах!
— Веришь? — Иешуа кричал.
— Верю!
— Хочешь?
— Хочу, Машиах, хочу!
„Зачем издеваешься над человеком?“ — Петру стало противно наблюдать за страданиями Фаддея и за нездоровым наслаждением в глазах Иешуа.
„Я не издеваюсь. Это муки рождения. Рождения веры. Это больно! Не мешай, Кифа“. — Иешуа метнул на Петра сердитый взгляд.
Фаддей рыдал, стоя на коленях перед торжественно и сейчас страшно возвышавшимся Иешуа. Рука Фаддея представляла собой одну сплошную гноящуюся рану.
— Дай. — Иешуа потянулся к нему, взял его за больную руку. — Верь! Верь сильнее! Еще сильнее! Еще! Фаддей зажмурился.
— Теперь смотри.
Рука, еще минуту назад выглядевшая как кроваво-гнойное месиво, теперь была, как и полагается галилеянину, смугловатой, жилистой, а главное, абсолютно здоровой. Кожа как кожа, без каких-либо следов недавней болезни.
— Чудо! Машиах сделал чудо! — Фаддей едва не запрыгал, от счастья.
Он был настолько оглоушен счастьем излечения, что напрочь забыл его причину, навязанную именно врачевателем. Счастье убивает память. Оно как снайпер: стреляет избирательно и точно. Зачем Фаддею память о причине чуда? Он счастлив здоровьем, а значит, и чудом.
Ближние ряды толпы, наблюдавшие за этой сценой, подхватили радость излеченного человека, засмеялись, загалдели.
— Вот всегда они так, — скучно сказал Иешуа. — Поют, радуются, орут безостановочно… „Машиах сделал чудо!“… Глупцы неразумные! Не воспринимайте форму, но ощущайте содержание. Фаддей, Фаддей, — Иешуа раздражался, — да угомонись ты, наконец!
Мужчина, улыбаясь недоукомплектованным зубами ртом, счастливо и преданно смотрел на Иешуа:
— Да, мой Машиах?
— Я все это сделал не для того, чтобы доказать, как я умею творить чудеса, а чтобы ты понял, как ты — именно ты, и никто другой! — умеешь верить.