Место покоя Моего
Шрифт:
«Не прав».
Мастер не почувствовал, как Машиах поставил блок и поставил ли. Просто перестал мыслить вслух и — все. Ушел в себя, забрал с собой все думы, тихо притворил дверь сознания, а та даже и не скрипнула, видать, смазана хорошо. И как ты ни стучись, тебе не откроют, пока не сочтут нужным с тобой пообщаться.
Но Петру и не надо было, чтоб открывали. Он знал ответ: Иешуа солгал. Неужто стыдно стало? Неужто сам собственное мальчишество сознает и стыдится его? А как насчет того, что нарушена заповедь Моисеева: не лжесвидетельствуй?.. Ну да ладно, Бог простит, это уж точно. А заповеди, по мнению Петра, это некий божественный тест, решить который по определению невозможно. Возможно только экспоненциально приблизиться к решению…
И снова — к левитации. Если бы в Службе могли рассчитать эту ситуацию заранее, если бы могли предположить, что таинственная матрица сможет оставить далеко позади все чудо-возможности суперпаранорма, то подсадили бы и Петру такую же? Однозначно — нет. Ведь про объект все известно: родился, жил и, как ни прискорбно, умер в расцвете лет, умер вместе с матрицей. А Петру возвращаться в свое время. Жить и работать дальше. И тоже вместе с матрицей? Нет. Не позволили бы. У Службы, кстати, есть много неприглядных методов заставить человека замолчать. Навеки. Правда, к Мастерам еще ни разу такие меры не применялись — больно кадры ценные, чтобы ими разбрасываться. Но, судя по тому, как дома боятся этой матрицы, начальство не колебалось бы в принятии решения. Очень просто потерять человека во времени — создать маленькую нештатную ситуацию в приемном створе тайм-капсулы — и блудный сын двадцать второго века рассыпается на атомы, так и не успев ничего понять. Из прошлого вылетел, а домой не попал. Как бы…
Видимо, мрачные мысли Петра были той самой последней каплей черноты, которой недоставало хмурому грозовому небу, чтобы, победно громыхнув, обрушить-таки на путников весь свой любовно, по капельке, собранный запас воды. Довольно холодной, кстати.
И уже выдавая мощный марафон по пересеченной местности, насквозь промокший Петр на бегу пожалел, что не догадался запомнить лица и имена всех семидесяти. Сканировал, слушал, просто слышал и видел, а в память не уложил. А Иешуа-то всех до одного занес в свой «компьютер», наверняка никого не пропустил. Но все они не ему завтра понадобятся, а Петру или Иоанну. Кто составит основу христианской общины в Иершалаиме? Они и составят — семьдесят. А информация о них уйдет вместе с Мессией.
Ошибся Мастер.
Неприемлемое для Службы словосочетание, а ведь сочлись слова. Что-то будет теперь?..
ДЕЙСТВИЕ — 3. ЭПИЗОД — 4
ГАЛИЛЕЯ, НАЗАРЕТ, 25 год от Р.Х., месяц Сиван
Вымокли тогда изрядно. До дома бежали, радуясь как дети, не обращая внимания на потяжелевшие одежды, нарочно топали по лужам, обдавая друг друга водой — мокрый насквозь мокрее не станет. В дом Марии ворвались шумной толпой, со смехом и криками, не застав, впрочем, пожилую женщину врасплох. По-матерински дидактично она отчитала десятерых здоровенных мужиков за то, что они наволокли с собой кучи грязи, приказала раздеваться и развесить одежду возле очага. Все это было сказано строго, тоном, не терпящим возражений, но все-таки по-доброму: не может же мать злиться на сына за то, что на улице идет дождь? А ученики Иешуа для нее были такими же близкими людьми, как и сын. Вот и едва познакомившись с новеньким — Фаддеем, Мария общалась с ним, будто знала с рождения.
Наевшиеся досыта, высохшие и неожиданно осознавшие грандиозную усталость, завалились спать, чтобы проснуться лишь к середине следующего дня. Даже Мастер, с его профессиональным умением отдыхать за рекордно короткое время, решил позволить себе роскошь выспаться по-человечески, а не по-мастерски.
Следующие несколько дней не принесли никакого разнообразия. Иешуа и ученики постепенно вливались в неспешный ритм жизни, какой был и до событий на Фаворе, Опять привычные до уныния, до ломоты рук сельхозработы, опять бесконечные занятия рукопашным боем, опять деревенская скука. В новоприобретенном Фаддее неожиданно вскрылся талант певца, и он вечерами развлекал жителей Назарета высоким, почти фальцетным пением. Петру оставалось иной раз бездумно сожалеть о том, что его невозможно увезти в двадцать второй век, где из него быстро сделали бы звезду глобальной величины, а Петр мог бы почивать на лаврах, став продюсером… Ну что за дурь в голову лезет со скуки!
Однажды, когда тоскливое безделье достигло апогея и Петр уже было решил совершить что-нибудь грандиозное — выкопать колодец в одиночку, например, или порубить на дрова с десяток дубов на склоне Фавора, — в Назарет явились зилоты. Их появление было, мягко говоря, неожиданным. Группа из двадцати человек с копьями и гладко обструганными дубинами вошла в деревушку с севера. Дойдя до того места, которое здесь громко именовалось площадью, они расположились возле источника, утолили жажду и принялись чего-то ждать. У каждого на голове, как и полагается, имела место отличительная красная повязка — здесь-то, в Галилее, им бояться некого, и маскировка ни к чему. Вид у бойцов был довольно мрачный, и это заставляло мирных жителей, остерегаясь неприятностей, обходить группу далеко стороной. А уж если идти по воду, то — не глядя на незваных гостей, вроде бы не замечая их. Ну фантом, ну показалось…
Прознавший о визите зилотов Иуда извлек припрятанную до поры свою красную повязку и, нацепив ее, бесстрашно направился к бывшим «коллегам по цеху», чтобы выяснить цель их визита.
Иуду в «цеху» помнили. Наблюдавшие за происходящим Натан и Фома увидели: лишь Иуда приблизился к сидящим прямо на земле зилотам, те вскочили и с радостными криками принялись его обнимать, хлопать по плечам и по спине могучими ладонями. Потом уселись вместе и долго о чем-то беседовали. Натан даже заволновался: а не переметнется ли Иуда назад, к своим братьям по нехитрому оружию?
Не переметнулся.
Вернулся как миленький, немедленно доложил, что зилоты намерены оставаться здесь до воссоединения с другим отрядом, ожидаемым к вечеру. После того они двинутся в пределы Иерихонские, чтобы примкнуть к силам предводителя всех воинов Вараввы. Что дальше собирается делать такое войско, зилоты и сами не знали, а если бы и знали, то отщепившемуся от стаи волку — ну не другу же! — не сказали бы. Оно и правильно: если ты не с нами, то зачем тебе знать чужие секреты? Меньше знаешь — дольше живешь.
— Неправильная истина, — пробормотал Иешуа, работая долотом: из Магдалы привезли чинить очередную лодку, и Машиах опять превратился в древодела.
Слава плотника Иешуа в Галилее вполне могла посостязаться со славой Иешуа-учителя.
Утерев пот и завязав веревочкой растрепавшиеся волосы, Иешуа вышел из мастерской, где вкусно пахло свежими стружками, на пыльную улицу с совсем иным запахом. Впрочем, не хуже, но — другим: близкого жилья, дальнего поля, очень дальней воды… Вздохнул полной грудью, сказал:
— Среди этих зилотов есть один… Я его чувствую. Он сегодня должен остаться здесь, в Нацрате.
Вошедшие в роль подмастерий плотника Матфей и Яаков недоуменно переглянулись: опять Машиах говорит загадками. А Иуда прозаично прояснил картину:
— Да, это, наверное, будет Шимон. У него со здоровьем что-то неладное. Кровью кашляет. Они его не хотят брать с собой, боятся, что по дороге ему станет хуже. Но он не желает оставаться, страшится одиночества, говорит, что с ним все в порядке. Лжет?..