Месяц круторогий
Шрифт:
Не думаю, чтобы береза слишком мешала плугу. Она стояла почти на меже и занимала земли не больше квадрата. Только равнодушный' человек мог проявить такую сверххозяйственность.
В Феофанов лог мы въезжаем напрямки, по снежной целине. Долго кружим среди березин и осин по завертью, пока дед не
— Рубить будем? — спрашиваю я.
— Зачем рубить? Ветер уж нарубил за нас. Давай валежины искать, — говорит дед, сбрасывая доху и вынимая из карманов вязаные варежки. Я тоже освобождаюсь от тяжелой дохи, беру топор, — он был воткнут в головки саней, — и направляюсь к валежнику, рогато выступающему из сугроба за кустами. Ударом обуха сбиваю с сучьев белую оторочку.
— Осина? — кричит дед.
— Не пойму пока.
— Срез красный?
Я всаживаю топор в потемневшую стволину — отстает щепа с изнанкой цвета охры.
— Красный! — радостно кричу деду.
— Значит, талина. Кряжуй ее — и сюда, — командует он.
Когда на сани ложится десяток коряжистых валежин с оранжевыми пятнами на свежих срубах, дед Егор резко опускает руку:
— Шабаш!
Он увязывает воз, втыкает топор в головки саней, складывает на воз дохи, лежавшие на снегу, и берет в руки вожжи. Я отказываюсь сесть на дрова, мне хочется пройти по лесу пешком.
Между деревьями — частые прошвы следов. Тут прошла стайка тонконогих коз, там пугливые зайцы набили тропу, а вот просеменила чуткая лиса сбоку мышиной строчки. Наверное, той мыши уже нет на свете, одни следки остались на сугробе, да и те скоро засыплет снегом.
Гагара шумно дышит у меня за спиной, я уступаю ей дорогу и на ходу сажусь на воз. Султан бежит сзади с заснеженной мордой, точно муки наелся, — это от того, что он тычется носом в каждый след, гадая, какой зверь и когда проходил Феофановым логом. Что поделать — профессиональная привычка…
Вот и дедова копешка в лощинке. Сена совсем не видно, только небольшой холмик в сугробе. Снова дед сбрасывает дохи, берет вилы…
Из лога дорога в гору. Лошади тяжело тянут сани по рыхлому снегу, поэтому я снова поднимаюсь пешком. У Гагары такой характер: чем тяжелее поклажа, тем быстрее она переставляет ноги. Я едва успеваю за возом. Из лога поднимаюсь взмокшим больше, чем Гагара. Здесь, наверху, хиус резкий сечет и не миновать бы мне, потному на ветру, простуды если бы не матушка-доха. Я снова надеваю ее, взбираюсь на сенной воз. От него волнующе пахнет летом, лугом. Посиживаю себе, как у Христа за пазухой.
Султан забегает то с правой, то с левой стороны саней, обнюхивая каждый след, потом возвращается на дорогу, торопливо обкусывает зубами ледульки, настывшие между пальцами ног, и снова продолжает охоту за запахами.
Дед закуривает, обдавая меня дымком забористого табака, и говорит наставительно:
— Слышь, как полозья поют? Это к морозу.
Как еще слышу! Кажется, не только примолкшему зимнему лесу слышен чистый скрип саней, но и по всей заснеженной Руси…
с. Таскино, Красноярский край