Месяц в демократической Германии
Шрифт:
3. Три встречи в ресторане
За столик в вагоне-ресторане скорого поезда Москва — Варшава — Берлин к нам подсела семейная немецкая пара.
Он — в сером, клетчатом поношенном пиджаке и коричневых брюках, с массивным серебряным перстнем на левом мизинце. А руки тяжелые, натруженные, с коротко подстриженными ногтями.
Лицо строгое, но улыбка открытая, добродушная.
Она — полная, бесцветная особа с незапоминающимся, неразборчивым, как небрежно написанная почтовая открытка, лицом.
Выпив две рюмки
Жена, показывая глазами на немцев-соседей, умоляюще шипела:
— Франц, тише, ради бога!..
Но разговорчивый Франц не обращал на свою супругу никакого внимания.
— Я рабочий, — говорил он, положив на скатерть тяжелые свои кулаки, — живу в Западном Берлине, а дети мои — в Восточной Германии. Я много читал и слышал о Советском Союзе… с разных сторон. Прочту плохое, думаю: «Пропаганда!». Услышу хорошее, тоже думаю: «Пропаганда». Вот я и решил: скоплю денег и поеду в Москву и Ленинград туристом, посмотрю на вас со всех сторон. Я такой: мне нужно своими глазами взглянуть на предмет, чтобы сказать, стоящий это предмет или нестоящий.
Вот я и поехал, — заговорил он еще громче, бросив на продолжавшую умоляюще шипеть супругу сердитый, приказывающий взгляд. — Был в Москве, был в Ленинграде и прямо вам скажу: будущее за социализмом! Да, да, за социализмом! — повторил он, глядя в упор на жену. — Я никого не боюсь, я рабочий, я при Гитлере был в подполье, я только чудом голову (он провел пальцем по своему горлу) не потерял. Мы с ней (тут в его сердитых глазах, глядевших на жену, появилась теплота) уже старики, но старики должны жить ради будущего, ради своих детей и внуков, а иначе это не старики, а… дермо!..
Он поднял бокал с чешским пивом.
— Москва! Прозит!..
Он остановился перед нашим столиком в ресторане «Бухарест» в Берлине — сухопарый старик с темным, нездоровым лицом, шафранную желтизну которого подчеркивала безукоризненно белая сорочка. Костюм на нем был приличный, но уже не первой свежести.
— Позвольте к вам подсесть?
— Пожалуйста!
Сел. Долго изучал меню, наконец заказал. Официант принес блюдо разных вареных овощей — этакий коктейль из гарниров — и бокал пива. Он долго и нудно выговаривал официанту: чем-то ему тот не угодил. Официант хотел заменить овощной коктейль — он раздраженно махнул рукой.
— Не надо! Оставьте!
Когда официант ушел, он сказал:
— Вот вам наши нынешние официанты!
— Плохие?
— А разве у нас тут может быть что-нибудь хорошее?
Стал кушать, брезгливо тыча вилкой в вареную свеклу и морковку. Скушав все вчистую, отодвинул блюдо, сказал: «У меня — печень!» — и запил эту реплику пивом. Потом спросил нас:
— Вы иностранцы?
Я сказал «да», не уточняя, откуда. Мне хотелось понять его, что называется, до дна. «До дна», впрочем, оказалось недалеко. Он просто-напросто не успел убежать на Запад. Вся его семья убежала, а он не успел. Из-за квартиры — четыре комнаты с хорошей обстановкой. Он собирался ее реализовать, и были выгодные предложения, но нельзя же очертя голову соглашаться на первое! И вот пока он рассчитывал, как бы повыгоднее продать свои торшеры, «они» построили
Я осторожно сказал:
— Но ведь вас могли бы выпустить туда, на Запад, к семье, поскольку вы пенсионер. Но, конечно, надо похлопотать…
Он взглянул на меня недоверчиво и уже злобно.
— А квартира? Обстановку я, допустим, продам, а квартира «им» останется? Нет уж, я лучше… обожду!
— Чего?
Наши взгляды встретились.
— Там будет видно! — пробормотал он, подозвал официанта, уплатил ему за свою свеклу («на чай» не дал, сказав издевательски громко: «Чаевые теперь отменены!»), сухо раскланялся с нами и пошел к выходу — тощий и прямой, как древко от швабры.
Рассказ о третьей встрече можно было назвать «Конец одного романа». Или: «Так кончаются романы». Или: «Вот как кончаются романы».
А виной всему была моя дорожная куртка — вязаная, с кожаной черной грудью. Мы зашли пообедать в дешевый ресторанчик-погребок на Александрплатц и оказались за одним столом с немецкой молодой парой.
Она была очень хорошенькая, с модной прической со взбитыми золотистыми волосами, синеглазая, с четко очерченными глазным карандашом краями век, и напоминала прелестную грациозную белочку-недотрогу.
Он — румяный, простоватый, в новом, плохо пригнанном костюме, с дешевой сигарой в зубах. Он молча пил пиво, поглядывая на свою «белочку» с нескрываемым восхищением.
Жена заговорила с официанткой, «белочка» навострила розовые ушки, уловила акцент и, мило улыбнувшись, спросила:
— Вы иностранцы?
— Да.
«Белочка» скользнула быстрым взглядом по лицу жены и по моей куртке с кожаными латами и, улыбнувшись еще обаятельнее, спросила:
— Вы с Запада, да?
— Нет, мы из Москвы!
В любезных глазках «белочки» появилось разочарование, впрочем, на одну долю секунды.
— Вы приехали по делу?
— Нет, просто путешествуем!
— Тогда поезжайте на Запад! — воскликнула «белочка». — Что тут у нас смотреть?! Вот Запад — это другое дело!
Он густо покраснел и вынул изо рта сигару:
— Что ты такое говоришь? Как это у нас не на что смотреть! А что на Западе хорошего?
— Все, — сказала «белочка», и в ее синих подведенных глазках вспыхнул хищный рысий огонек.
— То есть как это «все»?! — сказал он.
— Все! — повторила «белочка». — Чулки, шоколад, губная помада, кофе — все лучше. Что бы я тут делала, если бы не получала посылок от родных оттуда!
— Бог знает, что ты мелешь! — проворчал он и обратился к нам:
— Я кочегар, при Гитлере жил в подвале, сейчас я тоже кочегар и живу в двухкомнатной отдельной квартире в новом доме. И она (он усмехнулся) ходит ко мне туда в гости!
Она скривила презрительную гримаску и сказала:
— А если бы я успела уехать вовремя на Запад, я была бы сейчас женой американского офицера.