Месяц в демократической Германии
Шрифт:
— Интересно, — сказал он. — Так бы сразу американец тебе и предложил руку и сердце!
— Не сразу! Сначала я была бы у него приходящей прислугой, потом любовницей, а потом женой!
Они разговаривали, уже не обращая внимания ни на нас, ни на снующих по залу официантов, ни на соседей.
Он отхлебнул пива из бокала, невесело усмехнулся.
— Прислугой и любовницей ты бы стала, это я допускаю, а вот женой… (он покачал головой) вряд ли. Скорей всего, когда ты ему надоела бы, дал бы американец тебе коленкой под зад и выгнал бы на улицу. И стала бы ты
— Никогда бы я не стала на Западе… (с той же покоряющей простотой «белочка» произнесла то же грубое словечко). Уж я бы там устроила свою жизнь получше, чем здесь, будь уверен!
Я посмотрел на раскрасневшуюся «белочку», на ее взбитые кудри, и мне показалось, что к этой хорошенькой головке очень пошла бы пилотка эсэсовки — надзирательницы из концлагеря.
Между тем пара продолжала «выяснять отношения».
Когда мы уже допили свой кофе и расплачивались с официанткой, я услышал, как он сказал:
— А знаешь, я очень рад, что мы с тобой так откровенно поговорили. Вот ты, оказывается, какая! А я-то, дурак, собирался на тебе жениться!
— А я бы никогда за тебя замуж не пошла! — отпарировала «белочка».
Мы поднялись. Они обернулись, дуэтом сказали нам, любезно улыбаясь:
— До свидания! Счастливого путешествия! — и снова принялись ссориться.
Мы шли к выходу, а до наших ушей все еще долетали их громкие, возбужденные голоса. Вот что наделала моя вязаная куртка с кожаной черной грудью…
4. Немцы «оттуда»
Западная и в особенности американская печать очень любит писать о «беглецах из Восточной Германии», но почему-то не пишет о тех, кто, покинув пределы обетованной земли «экономического чуда», ищет пристанища на социалистическом Востоке.
А таких много!
Мне была предоставлена возможность поговорить с немками и немцами «оттуда».
Разговор был искренний, откровенный, непринужденный.
Утром мать дала Габриэль пятьдесят марок и сказала:
— Поди купи кофе и чего-нибудь вкусного, мне некогда: все номера в отеле заняты, мы с Эльзой сбились с мог.
Габриэль молча стала надевать пальто.
— Готовить сегодня тоже будешь ты. Если возьмешь ветчины, не забудь, что папа не любит жирную. Почему ты такая бледная сегодня?
— Плохо спала! — сказала Габриэль уже в дверях.
На эти пятьдесят марок Габриэль где на попутной машине, где автобусом, где пешком добралась до Берлинерринга. И вот она сидит передо мной и рассказывает о себе.
Ей девятнадцать лет. У нее тугие, смугло-румяные щеки лыжницы, она черноволоса, ее большие темные, сияющие глаза излучают такую радость жизни, такую доброжелательность и такую уверенность, что трудно удержаться от улыбки, глядя на ее милое личико, на всю ее ладную, спортивную фигурку. На ней хороший свитер из голубой шерсти и черная плиссированная юбка. Это все ее имущество.
Как же все это случилось?
В гитлеровские времена отец Габриэль
Они уехали на Запад и ничего дорогого для себя на Востоке не оставили. А Габриэль покинула целый большой мир: свою школу, своих подружек по классу, где она была старостой, свой пионерский отряд с его шумными сборами, веселыми кострами и песнями!
На Западе отец Габриэль устроился, с его точки зрения, хорошо. Поселился он в уютном мещанском городке — островерхие черепичные крыши домов в два, три, от силы в четыре этажа, старинная кирха, вонзившая готический красный рог в бирюзовое небо, какое-то сентиментальное озерко с лодками, купальнями и белыми гусями, которые издали так похожи на лебедей, в особенности когда плавают молча, не гогочут о своих глупых гусиных делах на всю округу.
Бывший нацистский чиновник купил дом — деньги у него были, — открыл небольшой, но доходный отель и зажил припеваючи. Потекли день за днем, марка к марке. «Гоп-ля, мы живем!» — была когда-то такая пьеса у немецкого писателя-импрессиониста Эрнста Толлера. А тут еще и Габриэль подросла, стала невестой, наследницей выгодного дела. После школы по настоянию родителей она поступила в аптекарский техникум, окончила его успешно, получила диплом! На всякий случай нужно иметь хорошую специальность, мало ли что может случиться в жизни у девочки!
А девочка-то томилась, задыхаясь от этого невыносимого, перинного, бюргерского благополучия. В ее душе жили впечатления ее пионерского детства, неясное стремление к какой-то возвышенной цели, к какому-то идеалу… Все не устраивало ее в наваристом, подернутом жирком, собственническом микромире. Не устраивала и аптекарская специальность — она мечтала о высшем образовании, хотела стать физиком или химиком, а родители были против. Родители хотели, чтобы она помогала матери, чтобы она улыбалась клиентам, получая с них деньги за номера, сдавала постельное белье в прачечную. И еще они хотели, чтобы Габриэль вышла замуж за солидного человека «при деле». А у Габриэль был друг, юноша, бедняк. Его призвали в бундесвер. Солдат — и в будущем никаких перспектив?! Родители и слушать не хотели о ее солдате!
В душе у Габриэль назревал взрыв. И он грянул. Мальчик, ее друг, на неделю раньше, чем она, явился на пограничный пункт и сдал свой автомат восточному пограничнику.
Я говорю ей:
— Габриэль, будьте искренни! Я никому ничего не скажу. Вы не раскаиваетесь в своем поступке?
— Нисколько! — Глаза у нее уже не сияют, а пышут радостным жаром.
— Что вы собираетесь делать в ГДР?
— Учиться! Здесь высшее образование бесплатное. Мне обещали помочь устроиться в институт. Я буду физиком! Ведь физика — это наука настоящего и будущего, правда?