Метагалактика 1995 № 1
Шрифт:
Две армии соединились и на Манежную площадь словно хлынул селевой поток. Но едва он достиг середины, как со стороны баррикад Исторического и Кремлевского проездов, в ответ на шквалоподобное движение, обрушился смертоносный ураган свинца.
Баррикады здесь были не чета Ильинским — эти поднимались едва не к крыше Исторического музея и среднему ярусу Угловой Арсенальной башни. Но также, как на Ильинской — были усеяны пулеметами, ПТУРСами и легкими орудиями.
От шквального огня передний клин наступавших дрогнул и покатился, словно вдоль невидимой преграды,
Наткнувшись и здесь на свинцовый волнорез, батальоны атакующих отхлынули назад, к отелю, и устремились естественным ходом мимо П-образного корпуса МГУ, и вдоль Манежа, к площади Борисоглебских ворот. Оттуда, с Новоарбатского проспекта, навстречу им уже двигались части Можайского направления.
После разгрома в гостинице «Украина», они все-таки собрали несколько полков и переправившись в районе Бережковской набережной, вышли к Кремлю почти к началу операции.
Теперь оба соединения столкнулись в тесном промежутке квартала, и заполнив его, остановились в неодолимом противоборстве.
Деморализованная толпа управлялась уже не приказами командиров, а властным повелением инстинкта самосохранения; и единственной ее задачей было — смять оказавшееся на пути препятствие, повернуть назад, опрокинуть, смести, подавить, и если придется — уничтожить. Ибо, странным образом, перед лицом неминуемой смерти, свои стали чужими, друзья — врагами, а враги — некой безличной, неотождествляемой с человеком силой.
И совершенно непроизвольно, тысячи спаянных воедино тел, не находя выхода, стали выдавливаться вверх по Большой Никитской, помимо желания дезертируя с поля сражения.
Хотя и сознательных дезертиров было немало; ибо тот, кто не мог прорваться между университетскими корпусами, бил окна, чтобы внутри здания укрыться от смертоносного огня.
А двигающиеся с Тверской и Нового Арбата части все продолжали прибывать, и теперь — явившиеся на смену расстреливаемым первым рядам, уже буквально шли по трупам, едва не в сплошную вымостивших Манежную площадь.
И как жидкость, принимающая форму сосуда, человеческая масса, несмотря на встречный ураганный огонь, потекла вниз к Неглинной, где ангароподобный Манеж уже не служил защитой, и пули, свободно прошивая кроны деревьев, с неумолимой фатальностью отыскивали свои жертвы.
Левый фланг армии Гайдалова выдавливался по тому же принципу, назад, к Театральной площади, и откатываясь вдоль стен министерства и дома Пашковых, явно предпочитал такой исход событий.
Никто более не жаждал боя; все понимали, что наступление провалилось, и теперь искали одного — спасения. И спасение для устремившихся к ЦУМу и Большому театру могло превратиться в реальность, если бы со стороны Лубянской площади, в воздухе не появились четыре полностью экипированных боезапасом вертолета.
И сразу, шесть огненных струй сорвалось с пилонов одного из них, сметая с лица земли «Детский театр» и здание
Следующий ракетный удар обрушил северо-восточную часть гостиницы «Москва». А следом — еще и еще; ракеты отрывались очередью, будто снаряды с кассет зенитных установок, рождая своим действием клокочущие каскады дыма и гари.
Взрывы, грохот рушащихся зданий, вопли погребаемых под обломками людей, конвульсии потерявших туловища конечностей, ошметки разносимых по мостовой внутренностей, изувеченные осколками и задавливаемые стенами трупы — все смешалось в одну сплошную невыносимую вакханалию ужаса. Вертолеты быстро набрали высоту и, сделав круг над Красной площадью, вновь двинулись к Манежной.
Выстроившись будто на параде в одну линию, и в торжественной надменности показывая собственное превосходство, словно апостолы смерти, они не знали жалости и пощады. А под ними, будто гигантское цунами вращалось, раздираемое тротилом ракет, иссекаемое пулеметными очередями, тысячеголовое, окровавленное Нечто.
Толпа рвалась вон из этого кромешного ада, но выбраться назад не было ни малейшей надежды; люди давили друг друга и узкая горловина Большой Никитской ничего не меняла в принципе.
Солдаты, беспорядочно и без стремления поразить цель, палили по рвавшим их на части железным чудовищам; две зенитки, развернувшиеся у гостиницы «Националь» и запрудившие Тверскую БТРы, стреляли до покраснения стволов, и все казалось бессмысленным; извержения огня, как ни странно, напоминали действия ребенка, от страха прячущего голову под одеяло, либо агонию утопающего, видящего спасение и в соломинке.
Но вдруг одна винтокрылая машина застыла, будто подвешенная на невидимых нитях: ее пропеллеры противоестественно зафиксировались крест на крест, и качнувшись вперед, словно в стремлении выровнять нарушенное равновесие, она отвесно рухнула в центр скопления людей.
Лишь краем глаза Дмитрий успел увидеть взметнувшийся после нее огненный смерч, ибо уже через мгновение мчался по Неглинной, то и дело спотыкаясь о валяющиеся на мостовой трупы, механически отталкивая сраженных огнем бойцов, пока их с размаху не вынесло, наконец, к Кутафьей башне Троицкого моста.
По деморализованной массе вновь прокатился боевой дух, и с криками, — Ура! — Словно что-то заново осознав, с тем же напором, что толкал ее к бегству, толпа покатилась к Троицким воротам, по вымощенному брусчаткой пологому спуску.
Уже ломы и приклады застучали по дубовой обшивке ворот, а по сотням поднятых рук, качаясь, двинулись невесть откуда возникшие лестницы, как в воздухе что-то взорвалось, и огненные слитки посыпались на головы штурмующих.
Тишина замерла на миг, как треснувший лед. И тут же, подобно обвалу прорванной плотины, покатилось назад обезумевшее, расколотое ужасом Существо без лица; в страшной давке, сминая друг другу ребра и ломая позвонки люди, словно фарш из мясорубки, выдавливались через створы Кутафьей, а вслед им, рождая рукотворный поток лавы, одна за другой падали рвущиеся бочки с горючей смесью.