Металлический блеск
Шрифт:
– Мне кажется, ты слишком глубоко копаешь, дождь отождествляется в примитивных умах со слезами природы или богов, оттого им и печально, ибо грусти богов стоит опасаться. Глупых трусов всегда было много.
– Ты слишком плохо думаешь о людях.
– А ты - слишком хорошо.
Маша, наконец, открыла глаза и, приветливо посмотрев на подругу, обняла её. Снаружи барабанил дождь, вернее, скорее всего, барабанил, два десятилетия назад ещё можно было услышать шум дождя сквозь закрытые окна, но сейчас это было столь же маловероятно, как смерть от простуды. Прошло несколько десятков секунд и, медленно поднявшись на ноги и потянувшись, Маша сказала:
– Чай будешь?
– лёгкая тонкая рубашка и такого же рода штанишки, опускавшиеся чуть ниже колен,
– Да, пожалуй. Может, тут его попьём?
– удобно устроившись на подогреваемом полу обширного балкона, Хрусталёва не хотела с него вставать.
– Как пожелаешь, - девушка улыбнулась и бодро зашагала внутрь квартиры.
Гостья же, оставшись на какое-то время наедине с собой, закрыла глаза и попыталась абстрагироваться от того, что происходило вокруг неё. Когда-то отец говорил ей, что медитация помогает снять напряжение, правда, сам он её не практиковал уже лет двадцать. Она села по-турецки и, скрестив пальцы на уровне живота, положила руки так, чтобы они лежали на ногах как в колыбели. Бабушка говорила ей, что ненависть - это страшный враг, который разрушает тебя самого изнутри, а Мирослава всегда прислушивалась к ней. Глубоко вздохнув, она попыталась поплыть по волнам сознания и увидеть образы, которые бы сами постучались изнутри.
Всё началось со звука течения воды. Тихий ручеёк превратился в реку, а затем в бурлящее пеной море, что обрушивалось с края мира. Одинокий лодочник, отчего-то его хотелось назвать Хароном, гигантским шестом отталкивался от дна, которое не было возможности ни увидеть, ни представить. За обрывом на много километров вверх возвышался мерцавший бирюзой длиннобородый великан. Он тяжело дышал, глаза его были закрыты. Порой он поднимал свои огромные ладони и пил из них бурлящую жидкость моря, обернувшегося теперь океаном, странная вздымающаяся вода будто бы кричала. Поток мучающихся душ продолжал своё стремительное течение и с бешеной силой падал далеко-далеко вниз, туда, где ничто не было известно. Мирослава сидела в длинной мощной ладье, за спиной её возвышалась чёрная, как уголь, фигура Харона. Жилистый и тощий, он был похож на обгоревшее дерево угловатостью своих форм. Глаза его светились холодным цветом, не имеющим ничего общего ни с одним из тех красок, которые можно было бы отождествить с жизнью...
– Мира, с тобой всё в порядке?
– обеспокоенный голос Маши прервал тревожное видение.
– Да, да, нет повода для беспокойства. Ты снова решила меня удивить?
– перевести тему, как показалось, было нужно в крайней степени, девушка не хотела касаться своей фантазии и её мрачности в особенности, вместе с неимоверными выгодами, она принесла, вероятно, такие же беды.
– Да, - игривая улыбка, - попробуй, только на прошлой неделе в своей любимой лавочке на Линиях купила.
– Маша любила ездить в старую часть города и натыкаться там на различные магазинчики со всякого рода чепухой, а потом рассказывать об этом, правда, многие из них повторного посещения не удостаивались.
– Говорили, очень вкусный чёрный чай с фруктовыми добавками, может, отцу немного возьмёшь? Я знаю, он очень любит такое.
Лучшая подруга и та, казалось, была очарована этим вечно улыбающимся, наигранно весёлым человеком средних лет. Многие восхищались им, будто бы не видя мертвецких глаз, смотрящих поверх окружающего мира, куда-то в далёкие вселенные. От него невозможно было добиться искренности, он, возможно, презирал её, но, что вероятнее, слишком стеснялся открыть свои чувства, поэтому, когда он решал-таки открыться, рушились стены и срывались рычаги тормозов, от откровения никогда и никому не становилось легче.
– Думаю, стоит его порадовать, - но Мира всё же любила.
– Знаешь, сколько не прихожу к тебе, всё никак не могу налюбоваться на эту прелестную оранжерею.
– Мне кажется, оранжерея в твоём доме куда изысканнее и краше, - яркая искренняя улыбка.
– Как дела-то? А то я даже не успела спросить, ты опять в себя ушла.
– Не так плохо, как могло бы быть. Сама понимаешь, ношусь по городу, пытаюсь избавиться от хандры, но чем больше я езжу, тем хуже мне становится, благо, я ещё не додумалась поехать в старый город, совсем понуро стало бы.
– Не думаю, что там так уж плохо, - извечный оптимистичный взгляд на мир порой пугал, хотя в данном случае имел место быть, каждому - своё.
– Может, тебе стоит встретиться с твоим...
– Светлое лицо омрачилось складками между бровей, вероятно, мыслительный процесс ожесточённо искал наилучший вариант слова, которое надо было сказать, - сердечным другом?
У Мирославы и правда был друг, ну как друг, скорее почти-парень, насчёт кандидатуры которого она думала примерно так же долго, сколько его знала. По-своему симпатичный и в целом хороший, он был каким-то серым и невзрачным, слишком обычным, слишком классическим в своей непохожести на особо выделявшихся. Но при этом он был абсолютно бесподобен в плане дружбы и поддержки, а также в замалчивании своих чувств. Возможно, будь он посмелее, всё было бы по-другому.
Дождь, до этого момента мерно стучавший по стеклу, перешёл в ливень, такую вещь можно было увидеть только в районах зелёных, которые хотели чувствовать и видеть весь спектр природных возможностей. Было что-то завораживающее и мистическое в сидении на обширном балконе и наблюдении за тем как по бледно-мрачному небу тащится развлекательный дирижабль, фигура которого постоянно искажалась текшими по стеклу каплями. На фоне титанических зданий из стекла и железа, детище восемнадцатого века смотрелось как-то ущербно и, будто стесняясь этого, улетало вдаль от взгляда двух девушек. Мрак, отчасти природный, сгустился и в темноте квартала людей, восхищавшихся всем происходящим вокруг, где не горела ни одна лампочка, стало как-то до странного уютно. Человек забыл страх перед темнотой, животные его больше не пугали, но свет далёких небоскрёбов, в которых сидели серо-чёрно-жёлтые люди, омрачал его существование непонятной тоской.
В потёмках ливневого времени, приходящих по расписанию, в мир рационального мышления вторгалась мистика и в момент сиюминутной слабости разума, Мирославе причудилось, что в одном из окон высочайшего из обозримых зданий, она видит одного из сотен одинаковых представителей элиты, который смотрит ей прямо в глаза. Как ни странно, но один из сотен подобных обладал какой-то мрачной уникальностью, глаза были мертвее обычного, лицо серее, чем вообще возможно и, конечно было странно-индивидуальным то, что он смотрел в окно, высматривая именно её. Технически, такое было возможно, мощность глазных протезов позволяла видеть, пусть и с некоторыми оговорками, крошечные детали чрезвычайно далёких объектов, но у самой девушки искусственной была только рука, а это значит, видеть наблюдателя она не могла. Другой причиной невозможности увидеть, что Мирославу, что наблюдателя, стал бы тот факт, что практически на все окна наносилось зеркальное покрытие, для сохранения тайны личной жизни. Внезапно качнулся Приветливый Джентльмен, безделушка, которую так любила Маша, вечно стоявшая между листьев многочисленных растений, обычно джентльмена видно не было, но в этот момент чернотой своего костюма и внезапным действом, он выделился из темноты.
Хозяйка квартиры, какое-то время завороженно смотревшая в окно, мирно привалилась к одному из стеллажей с горшками и дремала. Но гостья, несмотря на дикую усталость, продолжала сидеть всматриваясь в казавшееся странным теперь окружение. Конечно, всему было объяснение, всему должно быть объяснение, ничто не происходит просто так, стоит только приглядеться или задуматься. Если подумать, то поездка в вагоне с жёлтыми галстуками здорово поиграла на нервах, а качающаяся фигурка, без сомнений, была активирована сквозняком или каким-то физическим вторжение в не столь совершенный, как хотелось бы, кокон человеческого жилища. Мирослава снова посмотрела вдаль, туда, где блестящей серостью возвышались зеркальные громады, но больше ей не казалось, что она видит кого-то.