Метаморфозы: тень
Шрифт:
— Я всегда говорю только то, что хочу сказать, — с такой же улыбкой ответил Фольмар. — Когда начнется мясорубка, в этом подземелье должны оказаться и пару сотен рудокопов на случай, если извне выкапывать окажется некому.
— А Вы? Не хотите остаться здесь? В безопасности?
— Я? Из этих каменных коридоров ничего не видно, Келлир. Ничего. Валлинор — мой город, от башни и дворца до последней мусорной кучи в Пепельном квартале. Если мой город будет умирать, я должен это видеть.
— Я тебя поздравляю, ты стал крушителем основ. Стоишь один против целого мира, и он вынужден отступать перед твоим гневом.
— Кто он? — разговор начинал меня раздражать.
— Мир, конечно, — похоже, Высший забавлялся. — Друзья сплотились, тучи развеялись, а враги в ужасе забились в норы.
— В берлоги, — поправил я.
— В какие берлоги? — в этот раз не понял Алифи.
— В большие и темные, — я постарался поточнее сформулировать мысль.
Мы спорили ни о чем, сидя на камнях, греясь под лучами неожиданно разошедшегося сегодня солнца. Зимнее солнце редко бывает приветливым. Выглянет из-за туч на пару минут, взглянет на промозглый мир под собой и вновь возвращается обратно. Может, дом у него там? Сидит себе, попивает кофеек да посмеивается над несчастными смертными. Только изредка, вот как сегодня, выглядывает наружу и начинает топить снег, засучив рукава.
Алифи сидел к Солнцу спиной, я — лицом. Что может быть лучше, чем солнечная ванна зимой? Пусть витамин Д образовывается, говорят, для костей хорошо. Да и под теплыми лучами все тяготы жизни, пусть на несколько мгновений, но все-таки отступают, чтобы потом вернуться.
Бравин не дал мне окончательно уйти в себя и продолжил:
— Так ты считаешь себя революционером?
— Я не понимаю вопроса, Высший.
— Большая часть из того, что ты мне рассказал о себе, о своем пути в эти развалины, своих решениях и поступках, — попросту глупость, — в этот раз с каким-то нажимом возразил Алифи. — Это не борьба с судьбой, это — отчаяние. И поэтому ты не революционер, воюющий за идею, ты…
Он запнулся, подыскивая более точный эпитет. Я не стал его перебивать, перестав понимать, чего он хотел добиться этим разговором.
— Тебе не нравится то, что ты видишь, и тебе не терпится вмешаться. Проблема в том, что ты ничего не предлагаешь взамен. Идеи — нет. Цели — нет. Поэтому и результата тоже не будет.
Я кивнул. Настроение, откликнувшееся было на призывно светящее Солнце, вновь стало ухудшаться.
— Послушай, Высший. Вот только сделай милость, ответь честно. Зачем ты здесь со мной маешься? Я ведь понимаю, что ты сейчас должен быть совсем в другом месте, делать совсем другие вещи, а ты бросаешься огрызками и философствуешь…Смысл?
Он поднялся на ноги, не отводя взгляд.
— Потому что ты мне нужен. Ты. Мне. Малый должен скоро вернуться, день-два, не больше, а потом — одно из двух. Или ты был прав, и сюда идут обещанные тобой Рорка. Или нет, и тогда ты попросту отправляешься со мной. Но и в том, и в другом случае мне нужны от тебя качества, которые я видел раньше, и которых я не нахожу в тебе сегодня. Упрямство. Ярость. Злость. Презрение к смерти. Готовность идти до конца.
Я внимательно посмотрел на сапоги Алифи и неожиданно даже для самого себя ответил.
— Презрение к смерти тебе от меня надо? Злость? Все будет, Высший, не переживай. Как только, так сразу, ты мне, главное, маякни, когда.
Я не стал подниматься вслед за Алифи, наоборот, откинулся назад, прикоснувшись затылком к каменной стене. Чтобы, закрыв глаза, посмеяться. Над ним, но, прежде всего, над собой. Над четким пониманием, что ничего не получается. Ни-че-го…
И вот так, подставив лицо под теплые лучи солнца, не открывая глаз, я начал говорить. Не задумываясь о том, кому мои слова могут быть интересны. Может быть, солнцу? Или свету, желтым сполохам, пробивающимся сквозь плотно закрытые веки?
— Представь себе человека, Высший. Абстрактного человека, простолюдина. Из тех, кого не жалко. Тварь слабую, от страха дрожащую. Представь, живет такой бедолага в маленькой комнатушке и никогда не выходит на улицу. Никогда.
— Так не бывает, — спокойный голос сверху как нечто само собой разумеющееся.
— Бывает, Высший. Бывает. Так вот, кто-то приносит ему еду, кто-то — воду, а он просто живет и иногда смотрит на двор через единственное окно. Узкое. Грязное. С закопченным стеклом. И вот так год, два, десять, всю жизнь. И весь мир для него — вот эта комната, вот это окно и далекий двор за мутным стеклом. А потом… в глубокой старости его выводят наружу посмотреть на настоящий мир. Мир влекущих запахов и ярких красок, мир ветра и свободы. Как ты думаешь, Высший, это было бы благом?
— Какая разница? Нельзя жить в клетке.
— Именно. В клетке — понятной, привычной и родной. Своей. Разрушив ее, так легко превратить все предыдущие годы в фарс. Как жить дальше, постоянно задаваясь вопросом «зачем»?
И вновь пауза, вот только набежавшее облако закрыло солнце, разрушив иллюзию покоя.
— Я не понимаю, о чем ты, — голос Бравина не показался мне задумчивым. — Ты хочешь сказать, что вы все такие же? Что вы смотрите на мир через грязные, закопченные стекла и боитесь узнать правду? Что вам с этими мутными образами, заменяющими реальный мир, привычно, а узкая клетка близка и понятна? Что дверь… она может быть даже не заперта, но вы всё равно боитесь выйти из плена собственных грез? Потому что может оказаться, что всё, ради чего вы жили, — глупость и фальшь?
Я открыл глаза и с трудом поднялся на затекшие в неудобной позе ноги.
— Ты задал мне очень много вопросов, Высший. Я же хотел сказать нечто другое. Весь этот мир — моя клетка. И, в отличие от остальных, я видел свободу. Я знаю ее запах. Я помню ее вкус. Вот только двери нет. И нет другого ответа на вопрос «зачем», кроме «незачем».
Бравин не стал спорить, он просто насмешливо посмотрел мне в глаза и бросил:
— Ладно, философ, пошли работать…
— Ты безнадежен. Ты пропускаешь удары, потому что входишь в тахос слишком медленно. Понимаешь? Слишком медленно. Если ты хочешь выжить в поединке, нужно быть гибким и быстрым, — Высший смотрел на меня обвиняюще.
— Ты сам признаешь, что если я вхожу в твой треклятый тахос заранее, я становлюсь похожим на горящую свечку в темной комнате — меня могут увидеть все заклинатели в округе. А если пытаюсь реагировать на атаку, то просто не успеваю. И не могу успеть. Так научи меня, а то я, словно идиот, тыкаюсь в нору, когда есть дверь. Ведь должна же быть? Не могут же все Алифи и Рорка грезить о боли каждый раз, когда хотят зачерпнуть силу? Правда ведь?
— Научить предлагаешь? А зачем ты мне будешь нужен, если станешь таким, как все? Вся твоя ценность, в том, что ты нашел свой путь в тахос. В нору, ты сказал? Отлично, пусть будет «в нору», но это твоя нора и только твоя, в то время как дверь, ведущую к силе знают все остальные. Нет. Я не стану тебе показывать другой путь к Тахо, не жди. Будешь входить в тахос через самобичевание или как ты там этого добиваешься? И будешь делать это быстро, если захочешь жить.