Метаморфозы
Шрифт:
Присоединяя к этим вракам другие речи, чтобы ещё сильнее унизить меня с моей безмолвной скромностью, он возбудил всех пастухов против меня. Наконец один из них воскликнул:
– Почему же не принести в жертву этого прелюбодея, опасного для каждого? – И добавил: – Эй ты, мальчик, отруби ему голову, кишки нашим собакам брось, что останется мяса, прибереги на обед работникам, а шкуру, посыпав золой, чтобы высохла, отнесём к хозяевам, свалив его смерть на волка.
Мой обвинитель, он же и исполнитель пастушеского решения, издеваясь над моим несчастьем и не забыв, как я его лягал, принялся точить нож на оселке.
Но тут один из этой компании сказал:
– Не
Такое решение вырвало меня из рук Орка, но с тем лишь, чтобы сберечь для худшего наказания. Я загрустил и потерю крайней части тела оплакивал, как свою погибель. Я обдумывал, как бы голодовкой или прыжком в бездну найти себе смерть: я и в этом случае умру, конечно, но умру, не подвергаясь при жизни увечью. Пока я занимался выбором способа смерти, ранним утром тот мальчишка, погнал меня в горы. Привязав меня к ветке дуба, он прошёл дальше, чтобы нарубить дров, которые ему нужно было везти. Вдруг из пещеры высунула сначала голову, а потом и вся вылезла медведица. Как только я увидел её, в страхе и в ужасе от такого зрелища, осел на задние ноги, голову задрал как можно выше и, оборвав ремень, которым был привязан, бросился бежать, не только ноги пустив в ход, но и всем телом скатываясь по кручам. И, наконец, оказавшись на расстилающихся под горой полях, несусь, стараясь ускользнуть не только от медведицы, но и от мальчишки.
Тут прохожий, видя, что я бегу один, поймал меня и, вскочив мне на спину, палкой, что была у него в руках, погнал меня. Я прибавил шага, удаляясь от ножа, грозившего мне лишением мужественности. Что же касается ударов, то они не особенно тревожили меня, уже успевшего, по своей должности, привыкнуть к палкам.
Но Фортуна, преследовавшая меня, быстро обернула мне во вред случай к спасению и принялась строить новые козни. У моих пастухов пропала телушка, и они, в поисках её, обходя окрестности, попались нам навстречу. Узнали меня и, схватив за узду, начали тащить за собой. Но мой седок возражал, призывая людей и богов в свидетели:
– Что хватаете меня? Чего на меня нападаете?
– А, так мы с тобой невежливо обращаемся, когда ты, украв у нас осла, уводишь его? Лучше скажи, куда ты запрятал мальчика, его погонщика, которого ты, очевидно, убил? – Они стащили его на землю, принялись бить кулаками, пинать ногами, а он клянётся, что не видел погонщика, но, встретив меня нестреноженного и без присмотра, хотел, в надежде на вознаграждение, вернуть меня владельцу.
– Ах, если бы осёл, которого мне лучше бы и не встречать, обладал человеческим голосом! Он бы подтвердил мою невиновность, и вам стало бы стыдно за ваше обращение со мной.
Но его уверения делу не помогли. Пастухи набросили ему петлю на шею и повели в рощу к той горе, откуда мальчик привозил дрова.
Нигде его не нашли, а заметили разбросанные повсюду части его тела. Я понимал, что это – дело зубов той медведицы, и сказал бы всё, что знал, будь у меня дар слова. Но я одно мог делать – радоваться возмездию, хоть и запоздалому. Наконец, все части трупа были найдены и преданы земле, а моего Беллерофонта, конокрадство которого не вызывало сомнений и которого к тому же обвиняли в убийстве, пастухи повели связанным к своим хижинам, чтобы завтра утром отвести к властям для наказания.
Пока родители мальчика горевали, рыдая и плача, пришёл крестьянин и потребовал, чтобы надо мной была совершена операция, на которую меня обрекли. Кто-то ему ответил:
– Нет, сегодня постигло нас другое горе, и осёл тут ни при чём. А вот завтра – сколько угодно: можешь не только мужское естество, а и голову этому проклятому отрезать. В помощниках у тебя недостатка не будет.
И нанесение увечья мне отложили до следующего дня. И я был благодарен мальчику за то, что он хоть своей смертью на денёчек отсрочил моё мучение. Но даже такого промежутка, чтобы порадоваться и отдохнуть, мне не было дано. Мать отрока, оплакивая смерть сына, обливаясь слезами, одетая в траурные одежды, раздирая руками покрытые пеплом седины, с рыданьями, переходящими в крики, поражая ударами свою грудь, ворвалась в моё стойло и начала:
– А этот, полюбуйтесь, уткнулся в ясли и свою прожорливость ублажает, только и знает, что набивать свою утробу жратвой, ни моим бедам не посочувствует, ни о несчастье со своим покойным хозяином не вспомнит! Нет, он, конечно, презирает и знать не желает мою старость и убожество и полагает, что даром пройдёт ему такое злодеяние! Как бы там ни было, а он уже заранее считает себя не повинным: ведь преступникам свойственно после самых злодейских покушений, невзирая на упрёки совести, надеяться на безнаказанность. Призываю богов в свидетели, скотина, хоть бы и обрёл ты на время дар речи, какого дурака сумеешь ты убедить, что ты ни при чём в этом деле, когда ты и копытами мог защитить мальчика, и укусами врага отогнать. Ты мог его частенько лягать, а от смерти уберечь с таким же жаром не мог? Конечно, ты должен был бы взять его себе на спину и унести, вырвав из рук этого разбойника. Ты не смел, наконец, покинув и бросив своего товарища, наставника, спутника, пастыря, убегать один. Разве тебе не известно, что те, кто даже умирающим в помощи отказывают, подлежат наказанию, как преступившие добрые нравы? Но недолго, убийца, ты будешь радоваться моим бедам. Скоро я дам тебе почувствовать, какой силой наделяет природа страдальцев.
Она распустила повязку под грудью и, связав ей мои ноги, схватила кол, которым подпиралась дверь в стойле. И принялась колотить меня, пока её силы не иссякли и палка не выпала у неё из рук. Тогда, жалея, что так быстро ослабели её пальцы, она подбежала к очагу и, вытащив оттуда головню, стала совать её мне в пах, пока я не пустил ей в лицо и глаза струю кала. Почти ослепнув и задыхаясь от вони, эта язва убежала от меня, а то погиб бы ослиный Мелеагр от головни безумствующей Алфеи.
ГЛАВ А ВОСЬМАЯ
На рассвете, с первыми петухами, пришёл юноша из ближайшего города, как мне показалось, один из слуг Хариты, той девушки, что со мной у разбойников терпела беды. Он принёс вести о кончине Хариты и о несчастье, постигшем семейство. Подсев к огню, окружённый товарищами, он начал:
– Конюхи, овчары и вы, волопасы, нет у нас больше Хариты, погибла бедняжка, и не без спутников отправилась в царство теней. Но чтобы вам всё стало известно, начну сначала, а случай – таков, что узнай о нём люди более учёные, которых судьба наградила даром писателя, те могли бы в виде повести передать это всё бумаге.