Метательница гарпуна
Шрифт:
Нутэнэу опускала девочку обратно в кэркэр. Тэгрынэ опять распластывалась на теплой материнской спине и на некоторое время замирала.
Шли еще один полный день. В это время года дни в тундре длинные, да и в ночное время не бывает темноты. Останавливались надолго лишь раз — сварили в котелке мясо, попили горячего бульона. Но прошли немного: Эленеу едва передвигала ноги, все время хныкала, просила оставить ее в тундре.
Через два дня она наотрез отказалась подниматься со снежного ложа.
— Я все равно не дойду, — тихо сказала Эленеу, ловя полуослепшими глазами лицо своей спутницы. — Да и кому я нужна? Останусь здесь. А ты иди. Ты сильная, молодая, тебе еще жить и растить твою дочку.
— Я тебя понесу, — решительно сказала Нутэнэу.
— Не говори пустых слов! — прикрикнула Эленеу. — Иди.
Нутэнэу наварила полный котелок мяса, накормила больную, заставила ее выпить весь теплый бульон, разделила остаток мяса на две равные части, сказала на прощание:
— Дойду — пошлю за тобой людей.
Поправила движением лопаток уснувшую Тэгрынэ и зашагала по льду великой чукотской реки Анадырь вниз, к морскому побережью, к человеческому жилью. Впереди — единственный признак живого — запорошенный легким весенним снегопадом олений след.
Кончилось мясо. Тощала когда-то полная до ноющей боли грудь. Через три дня после расставания с Эленеу, когда уже притупилось чувство голода, Нутэнэу увидела на кончике своего коричневого соска окрашенную кровью бледно-синюю капельку — исчезло молоко.
Все чаще останавливалась женщина, и только плач дочери, требовавшей пищи, поднимал ее и гнал вниз по течению великой реки, скованной толстым льдом и закрытой плотным слоем затвердевшего снега.
Останавливаясь, Нутэнэу собирала тальниковые веточки, разжигала огонь и ставила набитый снегом котелок. Досыта пила теплую воду. Только после этого что-то живое приливало к пустым кожаным мешочкам грудей, и Тэгрынэ умолкала, зажав сосок твердыми, с уже намечавшимися зубками деснами.
Хотелось кричать от страха, от бессилия, от мысли, что нет ниоткуда помощи. Равнодушная красота холодной весны безмолвно наблюдала за молодой женщиной, идущей навстречу призрачному спасению.
Нутэнэу уже боялась останавливаться, чувствуя, что ей не хватит сил подняться, чтобы двигаться дальше. Иногда появлялась мысль — повернуть обратно. Но ведь так много пройдено, и дорога в обратную сторону одинаково гибельна, как и та, которой много дней брела Нутэнэу, бывшая четвертая жена бывшего владыки Верхней тундры, богатого оленевода Гатле.
А за спиной шевелилась его отвергнутая, ставшая сиротой дочь, продолжение некогда всесильного рода тундровых феодалов. От слабости Нутэнэу грезилось, что идет она к громадному костру, над которым висит большой котел с варевом. Или вставало перед ней прошлое. С обидой вспоминалось, как безразлично отнесся Гатле к рождению дочери, как выжигал на щеке новорожденной фамильный знак — крохотное изображение оленьих рожек; делал он это с таким равнодушным видом, словно метил теленка, а не свою родную дочь. Сначала щечка раздулась, и натертая древесной золой наколка воспалилась. Потом струпья отвалились, и на розовой, упругой щечке девочки появилось странное голубоватое изображение, в котором с одинаковой долей вероятности можно было угадать и оленьи рожки, и тальниковый куст, и диковинный головной убор.
Тэгрынэ на всю жизнь была отмечена знаком Гатле…
Был момент, когда Нутэнэу увидела себя в яранге, в просторном чоттагине; она шагала от костра до полога, баюкая плачущую Тэгрынэ, напевала сочиненную самой колыбельную:
Тальник над речкой,Зайчик под кочкой,Родничок из-под сугроба —Это все ты…Теленок под маткой,Звезда над тучкой,Колокольчик под шеей быка —Это все ты…Песня весенняя,Радость сердечная,Светлая слеза восторга —Это все ты…Колыбельная была бесконечной. От жаркого костра, привидевшегося Нутэнэу, растекались волны теплого дыма, обволакивая все вокруг, вызывая кашель и щипля глаза… А на самом деле шла Нутэнэу по слежавшемуся твердому снегу, под белым холодным солнцем северной весны, и позади нее даже не оставалось следа — такая она стала невесомая, высохшая от голода и страданий.
Нутэнэу падала, поднималась, карабкалась на четвереньках. Маленькая Тэгрынэ сползала под материнскую грудь, хватала пустые кожаные мешки и в голодном отчаянии кусала соски прорезавшимися зубками. Боль на мгновение взбадривала Нутэнэу. Она поправляла ребенка, закидывая обратно за спину, выпрямлялась, оглядывала бесконечное белое пространство и шла дальше, стараясь держаться верного направления, хотя спроси ее, куда она держит путь, толком бы не смогла ответить. В лучшем случае сказала бы: «Иду к людям». Это было ее самое большое желание — встретить человека, любого человека — только непременно живого, способного сказать настоящие слова настоящим человеческим языком.
Однажды, оглянувшись, Нутэнэу заметила что-то движущееся вслед за ней. В сердце затеплилась надежда. Женщина остановилась, собрав последние силы, потому что стоять неподвижно было гораздо труднее, нежели двигаться. Но то, что двигалось следом, тоже остановилось. Нутэнэу слабым голосом позвала неопознанное живое существо. Оно никак не отозвалось и, казалось, не думало приближаться к ней. Нутэнэу сделала несколько шагов назад, подумав, что это собака из ближайшего жилья, и вдруг разглядела тощего седого волка. Он был совсем близко. Волк словно знал, как ослабела Нутэнэу, и не стал отбегать.
Нутэнэу резко повернулась, хотела сама побежать прочь от волка и туг же упала в снег. Но не осталась лежать, а поползла на четвереньках, чувствуя кожей спины, как сзади неспешно идет зверь и ждет, когда она окончательно выбьется из сил. Нутэнэу вспомнила растерзанных тундровыми хищниками новорожденных телят и ясно представила, что ждет ее ребенка. Это прибавило ей сил, она поднялась на ноги, даже прикрикнула на волка, и пошла, шатаясь, навстречу светлым весенним сумеркам.
Нутэнэу шла и падала, поднималась и шла снова. А за ней неотступно следовал терпеливый волк, совершенно уверенный в своем часе. Порой он подходил так близко, что касался сухим голодным носом меха кэркэра, за которым скрывалась крохотная Тэгрынэ. Волк слышал голодный плач ребенка, и горькая голодная слюна заполняла пасть, вытекала между зубов и волочилась по снегу, оставляя бледные желтые следы.
Спутники Тэвлянто сначала заметили волка, хотя человек шел впереди. Может быть, потому, что собаки раньше почуяли волчий дух. Сидевший на передней нарте Тэвлянто крикнул:
— Осторожно — там человек!
Но с другой нарты уже грянул выстрел. Показалось, что попали в человека — он упал первым, а потом уже завертелся волк, разбрызгивая кровь из раны. Но человека пуля не задела — он упал, истощив последние силы.