Метель в моем сердце
Шрифт:
Неужели она действительно выкрикнула его имя? Или ей только показалось? Как бы то ни было, крик громким эхом отдавался у нее в голове и в сердце.
Мгновения спустя, когда он вновь глубоко погрузился в нее, она заглянула ему в глаза, взглядом передавая все то, что хотела сказать, но не находила слов.
Он нежно улыбнулся. Он понял. Тирни все понял.
Придя в себя, Лилли увидела, что находится в жилой комнате коттеджа. В камине горел огонь, поэтому ей не было холодно. Желанный солнечный
И она была в наручниках.
Тирни!
Боже, она грезила о нем, о прошлой ночи, о том, как они занимались любовью! Лилли едва не заплакала от негодования и унижения, но лишь одно рыдание вырвалось из ее груди. Она не могла позволить себе предаваться этим чувствам в такую минуту. Надо будет приберечь их на потом. Если, конечно, она выживет.
Лилли лихорадочно оглядела комнату и прислушалась, не слышно ли его в других комнатах, но быстро поняла, что она в доме одна. Она сидела на полу под стойкой бара, отделявшей жилую комнату от кухни. Ее руки были прикованы к опорной железной скобе под стойкой. Кисти онемели от недостатка кровообращения, наверное, это ощущение дискомфорта и заставило ее очнуться.
Она поднялась на колени, чтобы ослабить давление на руки. Ее ингаляторы лежали на сиденье ближайшего к ней табурета, их вполне можно было достать, если вытянуть пальцы. Там же стояла чашка с водой. Как предусмотрительно! Тирни позаботился, чтобы она не испытывала жажду и дышала свободно. Он хотел, чтобы она была в отличной форме, когда будет ее убивать.
А какой у него выбор? Она сама подписала себе приговор, когда обнаружила тело Миллисент.
Он был Синим.
Его объяснения насчет наручников и всего остального сразу показались ей фальшивыми. Такими они и оказались. Вероятно, он для того и отправился в горы два дня назад, чтобы избавиться от тела Миллисент, но ему помешала буря. Он спрятал тело в самом удобном тайнике – в ее сарае, в ящике для инструментов. А когда он возвращался к своей машине, Лилли случайно столкнулась с ним на шоссе.
Все его поведение с той минуты несло на себе неоспоримые признаки вины. Как же она могла поверить в его невиновность хоть на минуту, не говоря уж о целой ночи? Ответ был прост: она хотела верить и поверила.
Она хотела его. Он проявил такую доброту, готовность пожертвовать собой, рискнуть своей жизнью ради нее, у нее в голове не укладывалось, как все это совмещается с желанием ее уничтожить. Оказалось, что все это – не более чем ловкий ход преступника. Он втирался в доверие к своим жертвам. Обольщал их романтическими сказками, пока они не впадали в сентиментальный ступор. Он был нежным и страстным любовником… до поры до времени. Пока любовь и нежность не превращались в насилие.
Она лишь на секунду заглянула в мертвое лицо Миллисент и сразу отвернулась в ужасе, но это лицо врезалось ей в память. Миллисент умерла не в самозабвении страсти. Ее душили, пока язык не вывалился у нее изо рта и глаза не вылезли из орбит. Ее убийца был жесток и безжалостен. Ее смерть не была быстрой. Это была медленная и мучительная смерть.
Мысль об этом наполнила душу Лилли ужасом, но она решила, что ни за что не станет следующей жертвой Тирни.
Где он, когда вернется? Что он сейчас делает? Избавляется от тела Миллисент, прежде чем заняться ею? Чем бы он ни был занят, ему придется
Когда, когда, когда?
Лилли изо всех сил дернула за наручники, прекрасно сознавая, что пытаться вырваться из них бесполезно. Если уж Тирни не смог, ей и подавно не под силу. Боже, неужели она действительно целовала его натертые до крови запястья и царапины на руке, оставленные ее ногтями?
Нет, она не могла сейчас вспоминать об этом. Как и обо всем остальном, чем они занимались в жаркой тьме под одеялами. Все это было вчера. А теперь настало сегодня. Она не умрет от стыда. Она не умрет, точка. Она выживет.
Подняв руки, она ощупала шурупы, которыми скоба крепилась к нижней части стойки. Если бы ей удалось расшатать их и выдернуть скобу из древесины, она осталась бы в наручниках, но, по крайней мере, смогла бы двигаться. Бежать.
Лилли попробовала шурупы на прочность. Ни один не поддавался, но она все-таки атаковала их. В попытке вывернуть шурупы она ободрала кожу на пальцах и сломала ногти. Через пять минут пришлось признать, что все бесполезно. Ей не удалось расшатать ни один из них, и добилась она, помимо того, что ободрала пальцы, только одного: у нее началась одышка.
Если она не придумает другой способ побега – а ей ничего не приходило в голову, – остается лишь надеяться, что кто-нибудь придет ей на помощь. Интересно, какой из сценариев воплотится?
Может быть, Тирни убьет ее быстро и сбежит? Может быть, возьмет ее в заложницы и будет торговаться за условия своей капитуляции? Оставит ее живой или мертвой? Сдастся или попытается избежать ареста и получит пулю при попытке к бегству?
И как она умрет? Глядя ему в глаза, взглядом умоляя его сохранить ей жизнь, как вчера она взглядом умоляла его дать ей почувствовать себя живой после четырехлетнего пребывания в горестном полусне?
А может быть, это ей суждено наблюдать, как он лежит неподвижно на снегу, истекая кровью?
Она не знала, который из двух образов заставил ее заплакать.
Но слезы мгновенно высохли, когда зазвонил ее сотовый телефон.
– Черт побери! – выругался Датч. – Голосовая почта. Почему она не отвечает?
Подъем на гору занял больше времени, чем он ожидал, а его терпение давно уже истощилось. Он знал примерный маршрут, но дорога, и без того пунктирная, была скрыта под несколькими футами кое-где обледеневшего снега. Каждый ярд давался с риском для жизни. Короткие отрезки прямого пути были ничуть не безопаснее головокружительно крутых поворотов. Ни он, ни Уэс не имели опыта езды на снегоходах. По мнению Датча, это были самые что ни на есть неповоротливые и ненадежные средства передвижения.
Лыжные очки глубоко врезались в его опухшую кожу. Она так вздулась и воспалилась, что нос совершенно слился со щеками. В порезах появился гной. Чтобы облегчить пульсирующую боль, он сорвал с себя очки, но от сверкающего на солнце снега у него так заболели глаза, что пришлось снова надеть проклятые «консервы».
Здесь, на западном склоне горы, ветер был гораздо сильнее. Он вздымал снег и закручивал его в снежные вихри, от которых им не всегда удавалось уклониться. Мороз стоял невыносимый, хотя разогретые рули снегоходов спасали их руки от замерзания. Ехать приходилось гуськом, и время от времени они менялись местами.