Метель

Сигарев Василий Владимирович

МАША. Не обманывайте, маменька.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Господь с тобой, Маша, разве я обманывала тебя когда-нибудь?

Маша не отвечает.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Так я пойду?

БУРМИН. Идите, Прасковья Петровна.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Маша, займи гостя.

Уходит, бросив на прощание короткий взгляд Бурмину.

Маша и Бурмин долго молчат, смотрят в пол.

В небе за окном облако наплывает на солнце. Становится

темнее. Птицы в саду смолкают.

МАША. Зачем вы пришли?

ПАУЗА.

БУРМИН. Не знаю… Что-то в вас заставило меня…

МАША. Что именно?

БУРМИН. Не могу сказать… я… у меня… мне кажется, что мы с вами когда-то встречались, может быть, в прошлой жизни. На Востоке верят, что после смерти души не обретают райского блаженства или адских мук, а воплощаются в новые формы, в новые существа.

МАША. Я верю в райские блаженства и, в особенности в адские муки.

БУРМИН. Да, да… я тоже.

МАША. И все же, зачем вы пришли?

БУРМИН. Не знаю…

МАША. А может быть, знаете. Может быть, вы пришли, чтобы восторжествовать над печальной верностью девственной Артемиды. Вам ведь известна моя история.

МОЛЧАНИЕ.

Известна?

БУРМИН. Известна…

МАША. Тогда какие же ужасные помыслы вас принесли сюда?

Бурмин молчит.

Отвечайте, Господи!

БУРМИН. (встает.) Мне лучше уйти. Мое присутствие расстраивает вас, Передайте Прасковье Петровне мои извинения.

МАША (хватает его за руку, потом, словно ошпарившись, отпускает.) Стойте!

Бурмин замирает.

Прошу вас, не уходите. Я не знаю, что со мною. Все это как долгий, бесконечный кошмарный сон. Вы сказали, что знаете мою историю. Но вы не знаете ее. Никто не знает. Даже я сама. Порою мне кажется, что мое воспаленное воображение всего лишь выдумало ее. Но, увы, это правда. Жестокая холодная правда. Правда, которая делает меня несвободной ни для вас, ни для кого бы то ни было. Правда, которая сидит вот здесь, в моем сердце, в моей голове и даже там, на небе, и которая убивает меня. Убивает медленно, как проказа.

БУРМИН. Я не понимаю вас, Марья Гавриловна.

МАША. И не нужно, Господи! Но вы же почувствовали что-то? Вы же сказали…

БУРМИН. Я почувствовал это еще на балу.

МАША. Боже мой! Боже мой! Три года… три года с замиранием сердца я ждала этой страшной минуты! Три года я мучилась от мысли, что когда придет то самое, настоящее, мне придется сказать…

БУРМИН. Молчите, прошу вас…

МАША. … Но мне придется.

БУРМИН. Почему же, Господи?!

МАША. Не спрашивайте.

БУРМИН. Но…

МАША. (Шепотом.) Не спрашивайте, умоляю! Не спрашивайте…

МОЛЧАНИЕ.

Дайте мне вашу руку.

Бурмин протягивает здоровую ладонь. Маша бережно берет ее двумя руками.

У вас сердце стучит громко и взволнованно. Вот здесь, прямо между пальцами. Значит, вы живой, настоящий… И руки у вас живые. С сердцем и душою. Как маленькие человечки. И они также как мы мучаются и страдают, когда не могут прикоснуться к чему-то такому же, живому и настоящему. Вот как другая ваша рука, она не может этого сделать, потому что перевязана, от того и болит. Точно такая же преграда и между нами. Черная и бесстрастная, как эта материя.

По мере того, как Маша говорит, Бурмин подносит ее руки к своим губам и нежно целует их.

Маша, заметив этот его жест, резко вырывается, испуганно вскакивает со стула, роняя что-то на столе. Пятится.

Нет же, Господи! Нельзя этого! Нельзя! Господь смотрит за мною. Он испытывает меня. Он не позволит. Он накажет. Уходите… Стойте! (Закрыла лицо руками.) Я не знаю, что делать. Я не знаю, что лучше: пройти через муки ада и чистилище, или быть несчастною здесь, на этой земле. Скажите мне, Господи! Скажите…

БУРМИН. Марья Гавриловна…

МАША. Нет, молчите. Пускай все будет так, как есть. Уже поздно что-либо менять. Если сейчас я отдамся чувству и скрою от вас всю правду, мы не будем счастливы. Или, что хуже, станем несчастнее вдвойне. Господь накажет меня. И вас тоже. Я не имею права связывать вашу судьбу с моею. Моя судьба зла и жестока, как Геката… И все что я смею — это уберечь вас от нее. А теперь уходите.

Бурмин не двигается.

Уходите, Господи! Каждая минута рядом с вами покрывает мое сердце бесчисленным множеством страшных рубцов.

БУРМИН. Я не уйду, покуда не узнаю, что за призрак терзает вас.

МАША. Призрак, у которого нет горящих глаз и алчущей пасти, но который ужаснее всех других призраков на свете в миллион раз.

БУРМИН. Но скажите же, умоляю!

МАША. Нет.

БУРМИН. Господь свидетель, это останется между мною и вами.

МАША. Нет же! Уходите. Не мучьте меня.

БУРМИН. Хорошо. Я все понял. Я ухожу.

МАША. Уходите, будьте милосердны.

БУРМИН. (Пошел к двери.) Прощайте.

МАША. (Подбежала к нему.) Стойте! Дайте мне еще раз вашу руку. (Взяла его ладонь, прижала к своей щеке.) Сердце… как тяжело и беспокойно бьется в ней сердце, словно в кузне молот стучит о наковальню. Мне больно ощущать это биение. Мне больно сознавать, что я не смогла сделать вас счастливым. Но на то воля рока. Злого, беспощадного и неумолимого. Я буду счастлива, если когда-то это сердце забьется ровно и спокойно, но не сейчас. Сейчас это невозможно. Так же невозможно, как остановить время или заставить Господа отменить свои жестокие законы. Это невозможно… Невозможно…