Метка Зверя
Шрифт:
— Отлично. Дорогу я помню. Постараюсь подстроиться. Правда, не уверен, что найду и вспомню дом, где когда-то жил. Но попытка не пытка, раз такая ситуация. Спасибо.
О, если это то о чем я думаю, то ты обязательно вспомнишь! Наш дом стоял на прежнем месте, я лишь укрепил фундамент и сделал внутри косметический ремонт, но в целом сохранил первозданный вид. И если я помнил наш дом, то и он вспомнит, когда увидит. Если… если все же был моим братом.
Спустя час я гнал в сторону выезда из города, дворники работали, как сумасшедшие, счищая с лобового стекла снег. Вплоть до совершеннолетия я не ездил в Сосновку. Мать похоронили на местном кладбище. Уже спустя много лет я перезахоронил ее в Москве, когда финансово
О Кате я запрещал себе даже думать. Ее беременность вконец выбила почву из-под моих ног. И в глубине души я мечтал, чтобы этот ребёнок был моим. Хотя все еще не исключал возможности, что между Игошиным и Катей… Хотя нет, не было ничего. Пришёл сегодня к ней, увидел ее — такую потерянную и хрупкую, снова колючую и такую же сломленную, как и я, и будто пелена с глаз спала. Боже… уму непостижимо! Мне ведь ещё раньше следовало подумать об Игошине, что он, возможно, имел какое-то отношение к моему Саше только по одному тому, что мы выбрали с ним одну и ту же женщину…
Я сидел в машине и ждал. Ждал, когда приедет Игошин и снова думал о Кате, хотя и обещал себе не возвращаться к этим мыслям, пока все не решится с братом. Но пока ехал, ее лицо и все слова сегодняшние не шли из моей головы. Я ещё вчера узнал о том, что она беременна. Когда договаривался с врачом о том, чтобы ее перевели в отдельную палату и создали все комфортные условия. Вот после допроса Марины сразу и позвонил. Едва сдержался, чтобы не придушить мерзавку прямо в кабинете у Старовойтова, когда она рассказывала о том инциденте на лестнице. А когда позвонил в больницу и узнал, что Катя в положении, так и вовсе чуть не вернулся в участок и не нарушил свой главный завет не бить женщин. Максимум что мог сделать для нее, так это упрятать за решетку. Пусть молится, чтобы в итоге все обошлось с ребёнком, даже если тот окажется в итоге не моим. Навсегда свободы лишу, потому как знал, что для Кати эта беременность много значит. Да и не было у меня больше сомнений в ней после нашего разговора. Права она. Ее он только. Ее, и ничей больше. Уже когда я из палаты вышел, понял, что не вернусь больше ничего выяснять. Ни позже, ни через день. Просто оставлю Катю в спокойствии. Нам обоим нужно время, чтобы остыть и подумать, но ей в большей степени, потому что… больно было нам обоим сейчас обо всем этом говорить. А я не хотел, чтобы она дров наломала, таких же, как и я. Хоть и не во всем согласен я был, но чувства ее понимал хорошо. И как она тонко заметила, что я выбрал самый прямой и жестокий путь возмездия. Но даже отмотай время назад и вернись в ту минуту, когда их увидел с Игошиным, вряд ли поступил бы иначе. Так мне больно в тот момент было, что даже сейчас, осознав, что и не было ничего, сердце заходилось, когда вспоминал ту сцену.
Потапу я не стал звонить. Лишние люди нам были ни к чему. Хотя я был уверен, что Александр приедет с мальчишкой, своим сыном. Нервно барабанил пальцами по рулю, смотря на мирно опускающийся снег. Если бы не та размолвка с Катей… Нет, даже бы тогда озарение ко мне пришло не скоро. Уму непостижимо, он уже больше двух месяцев был рядом, а у меня даже в груди ничего не екнуло. И лишь там, в больнице, после его слов и упоминания о Сосновке, как будто что-то щелкнуло в голове. Интересно, он что-то рассказывал о себе Кате? Но это все равно бы ничего мне не дало, я все это время не видел ничего дальше собственного носа. Но ведь в жизни так обычно и происходит,
Серебристый седан притормозил рядом с моей машиной и я, шумно выдохнув, вышел на улицу. Поднял воротник пальто и замер, всматриваясь в тонированные стекла машины. Как я и предполагал, Игошин приехал не один, а в компании сына.
— Если ты намерен расквитаться со мной, то я привез свидетеля. Он у меня бегун, спринтерский бег, убежит… — повернул голову в сторону сына. — За сколько ты бежишь стометровку?
— Да, ладно пап, — мальчик говорил на английском. — Он же один. С ним даже никого нет.
— Я шучу Алекс, — улыбнулся мужчина и потрепал его по тёмным волосам. — Капюшон надень, снег идёт.
Удивительно, что с сыном он говорил на английском, который я тоже знал в совершенстве, а со мной по-русски, но парень нас обоих, кажется, понимал. Ленился болтать на другом языке или, возможно, по привычке говорил на английском? Но там, в больнице, весьма неплохо изъяснялся по-русски, правда, с ужасным акцентом.
— Да, от посёлка ничего не осталось… — грустно протянул мужчина. — Но где-то здесь, — он кивнул в сторону домов, — когда-то я жил с семьёй.
— Я тоже здесь когда-то жил, — наконец произнёс я.
Я не просто так замыслил эту поездку. Я хотел разом убить всех зайцев. Не одного и не двух, а всех! И разом все выяснить. Либо сегодня я раскрою давнюю тайну, куда исчез мой брат и почему меня не искал, либо… Об этом варианте думать хотелось меньше всего. Столько раз я уже спотыкался и ничего не находил. Это было очень больно и энергозатратно. Я столько сил положил на это дело, что новая осечка могла надолго выбить меня из колеи.
— Тесен мир, — он как-то странно на меня посмотрел после длительного молчания, примерно, как и я, тогда, в больнице, когда сбежал от него, словно встретил привидение.
— Очень тесен… — сказал тихо, чтобы никто не услышал, подошёл к воротам и открыл дверь, жестом приглашая идти за мной.
Ну что? Вот и настал час «Х», минута к которой, немного немало, я шёл почти двадцать пять лет…
Мы миновали красивую аллею из туй и пруд с утками, я шёл, не отвлекаясь ни на минуту, будто от промедления и остановки зависел конечный результат. Мне хотелось обернуться, посмотреть в лицо мужчины, но я сдерживал себя. Ещё не время, ещё буквально пятьдесят метров и тогда можно будет обернуться и все понять по одному взгляду в лицо Игошина…
Когда мы вышли к старой постройке — нашему дому я — уже почти не сомневался в том, что это мой брат. Я отчётливо понимал, что судьба неспроста столкнула нас таким образом. Медленно повернувшись, я заглянул в его перекошенное от боли лицо, и меня сама проняла такая боль, что захотелось поднять голову кверху и взвыть. Он лихорадочно переводил свой взгляд с дома на меня и обратно, затем прикрыл ладонью рот и возвел глаза к небу. Я не знаю, что в это время делал его сын, я не сводил глаз с мужчины и, поджав губы, просто сдерживался, чтобы не закричать. В груди жгло так, словно на нее поставили раскаленную сковородку, а в глаза насыпали песка.
— Звержевский? — спросил он, смотря мне в лицо, и я кивнул.
Наша фамилия. Уже после того как вышел из детдома сменил ее на упрощенную — Зверев. Когда отчаялся, что Саша не ищет меня, и понял что ждать бессмысленно.
— Не может этого быть… — он потрясенно смотрел на меня, словно я был восставшим из мертвецов.
— Мне сказали, что мать и брат… — он заикался и морщил лицо, — что вы оба погибли… — в меня будто всаживали ядовитые стрелы.
Будто кто-то стоял на втором этаже коттеджа и пускал в меня отравленные стрелы одну за другой, как в мишень, а острые наконечники пронзали кожу и медленно убивали смертоносным ядом. Я чувствовал, как по всему телу разливалась дикая боль, и грудную клетку жгло без остановки.