Меткая Пуля
Шрифт:
В тот же день американец в сопровождении сына отправился выбирать землю для плантации.
Граф де Болье составил на листке своей записной книжки вполне законный акт о продаже, Ивон и Меткая Пуля подписались свидетелями, и Серый Медведь кое-как нарисовал знамя своего племени и животное с претензией на сходство с медведем.
Индейский вождь вполне мог бы подписаться, как остальные, если бы захотел, но он тщательно скрывал свое хорошее образование, которым был обязан Белому Бизону.
Джон Брайт благоговейно положил купчую между листами семейной Библии и сказал графу, стиснув его руку так, что чуть не раздавил ее:
— Помните, граф, что в шкуре Джона Брайта есть человек, который пойдет за вас в огонь и в воду.
Диана ничего не сказала, но бросила на молодого человека взгляд, который вполне вознаграждал его за все, что он сделал для ее семейства.
— Держи ухо востро! — шепнул Ивону охотник, когда они остались наедине. — Теперь ты должен тщательно оберегать своего господина, ему грозит страшная опасность.
ГЛАВА XII. Степная Волчица
Около четырех или пяти часов после различных событий, о которых мы рассказали в предыдущих главах, всадник на сильной лошади в индейской сбруе — украшенной перьями и расписанной яркими красками — переправился через узкий ручей, неизвестный приток Миссисипи, и поскакал в глубь прерий по направлению к девственному лесу, о котором мы уже упоминали несколько раз.
Однако странно было то, что лошадь, точно фантастический конь из баллады, скорее скользила по земле, чем бежала.
Она мчалась во весь опор — ее длинная грива развевалась по ветру, из ноздрей валил пар; но напрасно стали бы прислушиваться к ее топоту по каменистой почве.
Всадник, в одежде воина черноногих индейцев, в котором по орлиному перу, воткнутому над правым ухом, легко было узнать вождя, то и дело наклонялся к шее лошади, взмахом руки принуждая ее мчаться еще быстрее.
Была ночь — одна из тех американских ночей, полных благоухания и таинственного шепота, когда черное небо усеяно мириадами блестящих звезд, луна заливает серебристыми лучами местность и обманчивым полусветом придает окружающим предметам печать нереальности, даже фантастичности.
По-видимому, все спало в прерии. Огромные деревья стояли тихо, не шелохнувшись; дикие звери, сходив к реке напиться, вернулись в свои скрытые от постороннего глаза логовища.
Один лишь всадник неслышно мчался во мраке.
Порой он поднимал голову, точно сверяя свой путь со звездами, но после минутной остановки снова несся во весь опор.
Так прошло много часов, а всадник все не думал останавливаться.
Наконец он добрался до места, где деревья росли так густо и настолько тесно переплетались между собой непроницаемой сетью лиан, что путь ему вдруг преградила настоящая живая стена.
Он внимательно осмотрелся вокруг в надежде отыскать какую-нибудь щель или отверстие, куда мог бы проскользнуть, но тут же убедился, что всякая попытка с его стороны бесполезна, и после минуты колебания сошел с лошади.
Он понял, что попал в заросли, где только топор или огонь могут проложить дорогу.
Индейцы — философы-реалисты, они не унывают, когда поставлены лицом к лицу с невозможностью; напротив, они покоряются ей без ропота и полагают, что случай либо время позаботятся и выведут их из западни.
Краснокожий вождь привязал лошадь к стволу дерева, положил перед ней охапку травы и побегов гороха и, спокойный насчет того, что его добрый конь не будет терпеть нужды ни в чем в эту длинную ночь, больше им не занимался.
Теперь он должен был подумать о себе. Прежде всего он срезал своим ножом на довольно большое расстояние вокруг места, где находился, кусты и растения, которые мешали ему расположиться так, как он того хотел. Затем, с ловкостью обитателя прерий, он разложил костер из хвороста, чтобы приготовить себе ужин и отпугнуть диких зверей, если случайно кому-нибудь из них вздумалось бы подойти к нему во время его сна. В собранном им хворосте он тщательно отобрал и удалил ветки кустарника, который мексиканцы называют вонючим деревом — его сильный запах выдал бы его присутствие каждому индейцу на десять миль вокруг, а всадник, по-видимому, принимал все меры, чтобы оставаться незамеченным; уже одно то, что он обвязал ноги лошади кожаными мешками с мокрым песком, чтобы заглушить стук копыт, служило тому достаточным доказательством.
Когда огонь, разложенный в таком месте, что его нельзя было бы заметить на расстоянии десяти шагов, взвился кверху ярким пламенем, индеец вынул из сумки, сшитой из шкуры оленя, немного индейского проса и истолченного в порошок мяса и принялся есть с большим аппетитом, по временам пытливо вглядываясь в окружающий его мрак и прислушиваясь к неведомым звукам, которые ночью без видимой причины нарушают величественную тишину прерий.
Завершив скудную трапезу, индеец набил свою трубку табаком, раскурил ее и принялся с наслаждением пускать клубы дыма.
Однако, несмотря на кажущееся хладнокровие, в душе он беспокоился; порой он вынимал изо рта чубук, поднимал глаза и тоскливо созерцал небо через просвет в зеленом своде, который простирался над его головой.
Наконец индеец, по-видимому, пришел к какому-то решению; он приложил пальцы к губам и трижды прокричал, подражая с невообразимым совершенством крику пилюка — ночной птицы.
После этого он наклонился вперед и прислушался.
Ничего не указывало на то, что его сигнал услышан.
— Подождем! — прошептал он тихо и, присев к огню, в очередной раз подбросил несколько охапок хвороста, затем опять принялся спокойно курить.
Так прошло несколько часов. Наконец месяц скрылся, холод стал ощутимее, звезды меркли одна за другой в глубине неба, которое постепенно окрашивалось в опаловый цвет с алым отливом.
Индеец, который как будто дремал, внезапно поднял голову, стряхнул с себя сон, пытливо осмотрелся вокруг и пробормотал про себя:
— Она не может быть далеко! Он повторил свой сигнал.