Мето. Дом
Шрифт:
— Какое счастье видеть тебя рядом. Я очень боялся.
— Все не так уж страшно. В любом случае, у меня нет желания тебя покидать.
Мои глаза закрываются. Я собираюсь как следует выспаться.
Сегодня рядом с моей кроватью больше не пахнет солдатами. Я встаю. Случайно задеваю рукой какую-то маленькую палочку, засунутую с краю мне под подушку. Я тут же прячу ее в карман моей пижамной рубашки. Пытаюсь на ощупь понять, что это. Это не палка, хотя имеет ту же форму. Что-то более гибкое, может быть, полоска очень тонкого картона. Быстро перекладываю этот предмет в карман брюк. Первую попытку рассмотреть делаю в туалете, но едва я захожу в кабинку, как кто-то из малышей сразу в нетерпении стучит в дверцу. Приходится поторопиться. Дальше все утро беспрерывно чем-то занято. Занятия идут одно за другим. При каждом удобном случае я трогаю палочку, взвешиваю ее в руке, покручиваю. Я даже не знаю, какого она цвета. Я еще потеребил ее и понял, что это рулончик бумаги, скрученной очень плотно. Мне удается его расправить ногтем большого пальца. Теперь я уверен, что это записка, ночное послание.
Я сижу и уже целых пятнадцать минут слушаю курс о разведении картофеля, о его происхождении и питательных свойствах…
Я достаю носовой платок, в который завернута записка. Она сползает на тетрадь, а я в это время сморкаюсь. Марк оборачивается и улыбается.
— Ты простудился? — шепчет он.
Я не отвечаю, так как слышу, что учитель ботаники прерывается и поворачивает голову в нашу сторону.
Это человек без возраста и без волос, который передвигается с трудом при помощи тяжелых костылей. В коридоре кто-нибудь из учеников служит ему поводырем, потому что он слепой, ну или почти.
— Марк, — говорит он спокойно, — не беспокойтесь о здоровье вашего товарища. Он совсем не болен. Десять секунд назад он высморкался понарошку.
Он молчит. Будет ли он продолжать урок?
— Мето, зачем вы делали вид, что сморкаетесь, а?
Я не разжимаю губ. Если я заговорю, он поймет, что я вру. Я терплю. Проходит долгая минута.
— Ну, да и не важно, в самом деле! — заявляет он в итоге. — Вернемся к нашим картошкам, которые не терпят отлагательств.
Я выдыхаю, но не слишком громко.
Правой рукой пишу и одновременно разворачиваю бумажку. Записка размером примерно восемь сантиметров на один. В ней две строчки, написанные серыми чернилами крошечными буквами:
Действовать легче, пока ты в Доме, чем после. Не доверяй никому ни днем, ни ночью. Если хочешь следовать нашим путем, намотай один свой волос на первую пуговицу дневной рубашки. Записку съешь.
Я жду конца урока, когда все начнут греметь стульями, чтобы смять бумажку в шарик и проглотить. Никто ничего не замечает.
Кажется, Марк все еще встревожен инцидентом. Он смотрит на меня глазами побитой собаки. В коридоре он берет меня за руку.
— Почему ты не ответил?
— Я не мог.
— Почему?
— Я не могу тебе ничего сказать.
Взгляд его тяжелеет. Он сердится. Ему, должно быть, кажется, что я предаю его. Он отходит в сторону и цедит сквозь зубы:
— Вот черт!
Я смотрю ему вслед, а он идет в комнату для уколов. Кто-то кладет руку мне на плечо. Это Красс.
— Мето, как дела? Что ты мне расскажешь? Из-за этого, в общем, невинного вопроса все во мне переворачивается.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? Я был на ботанике. Мы говорили о картошке. Аты?
— А я был на механике, мы слушали историю о вулканической котельной Дома.
— Должно быть, тебе, мерзляке, было страшно интересно. Ладно, встретимся на борьбе. Я иду на укол.
Наши ученики выстроились в ряд. Все в коричневом трико. Я по очереди всматриваюсь в каждого из них. Сегодня Марий будто не в своей тарелке. Он сжимает зубы и косится на Красса, моего «бывшего ученика».
Тит, от которого трудно что-либо скрыть, предлагает мне:
— Ты начинай тренировку, а я займусь Марием. Он на взводе. Или, может, хочешь наоборот?
— Нет, давай.
Тит направляется к Марию, дружелюбно, но крепко берет его за плечи и отводит в сторону.
Я начинаю разминку под насмешливые взгляды двух наших привычных ассистентов.
Через пару минут Тит возвращается.
— Он унялся, но хочет поговорить с тобой.
Я иду к Марию.
— Красс клевещет, — серьезно заявляет он.
— Красс? Новичок, которого я опекал?
— Да. Должно быть, ты недостаточно хорошо объяснил ему, что не надо рассказывать всякие байки о других.
— Что он сказал?
— Он болтает о Квинте.
— О Квинте? Красс появился в день его ухода! Он даже с ним незнаком… Я обещаю тебе разобраться и прояснить ситуацию. Поговорим позже.
— Мето, тебе все верят. Не обманывай друзей.
— Я понял, расслабься.
Я зову Красса, который улыбается мне самой обворожительной улыбкой.
— Что это за история, Красс? Ты оскорблял Квинта?
— Я сказал только, что он был трусом.
— Откуда ты можешь это знать?
— Мето, я уже говорил тебе, что ночью слышу голоса. А утром просто озвучиваю то, что слышал. Я рассказал об этом Марию случайно, за завтраком. Я даже не знал, что они были друзьями.
— Заканчивай свою болтовню! Если не сможешь следить за своими словами, у тебя будут серьезные неприятности.
— А я не боюсь. Не надо за меня беспокоиться, ты больше не мой опекун. Ты уже сказал мне об этом.
— Я говорю с тобой как с другом.
— Ладно, я больше не буду, обещаю.
— Ты сейчас же пойдешь и извинишься.
— Как скажешь.
Я делаю знак Титу. Он дружески подталкивает Мария к сияющему Крассу. Синий стоит с непроницаемым лицом. Оба пожимают друг другу руки, и Красс произносит:
— Я сожалею о том, что сказал. Прошу меня извинить.
Выходя из спортивного зала, Марий сообщает мне:
— Он не искренен. Я оставлю это дело, чтобы не навлекать на тебя проблем, но Красс какой-то мутный, он злится на меня.